Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

защищать свободу там, где ей только угрожает опасность, но там, где она уже похищена, ему придется ее отвоевать. От этого не избавит даже самое единогласное признание демократии. Коммунист признает демократию; коммунистическая прокламация, разбросанная по стране, говорит всем, кто ее прочел: «Мы, коммунисты, боремся за демократическую республику… Борьба за демократическую Германию — общий путь всех трудящихся к свержению Гитлера». И только потом будет разрешено самое важное: содержание демократии. Она будет осуществлена, когда вместе с диктатурой авантюристов падут и господствующие экономические классы. Есть все основания беречь Народный фронт, избегая преждевременных требований. Требования же необходимые демократия сама властно предъявит после своего установления.

Нет сомнений, что последний этап немецкой борьбы за свободу будет жесток и ужасен. Редко бывали такие массовые бои, как эти, и против такой власти, как эта. Предпосылки даны. Немецкий народ восстает против завоевательных войн, режима, зная, что война эта — единственная цель и последний выход захвативших власть авантюристов: пусть же их уберут. Другие народы поняли это так же, как и немцы. Стремления этих народов вместе с стремлениями немецкого народа — против внутреннего врага. И ведь возмущение интернациональной народной души обладает достаточной силой, чтобы смести все низменные расчеты капиталистических правительств. Да и что станется со всеми их расчетами, когда будет твердо установлено: немцы готовы немедленно же покончить с шайкой, которая захотела содрать шкуру с культурного народа, опозорить его и сделать его отвратительным в глазах человечества. Ныне правительства еще терпят авантюриста, снисходят до переговоров с ним и притворяются, будто верят ему. Они недооценивают его вызывающее поведение и не моргнув слушают, когда он своими лживыми устами говорит о мире и о спасении Европы. Откуда вся эта вежливость? Не потому ли все-таки, что они ждут, ждут пока он не износится сам собой, и надеются на немцев? Стоит им только ударить, — и никто не замолвит за него слово; это будет удивительно, как все вдруг сразу уразумеют его до конца. Никто не кинется ему на помощь, никто не станет рисковать за него шкурой: ни ближайший его союзник, ни коллеги по диктатуре; и только тогда можно будет по всему этому учесть, как мало он значил, каким ничтожным он был. Только бы немцы начали, — и тотчас же весь мир вздохнет небывалым вздохом облегчения. Со всех краев мира хлынут опьяненные свободой бойцы на помощь немецкой революции. Оружие для нее найдется, в этом нет сомнения, оружие будет ей прислано из-за рубежа, в придачу к тому, которое ей добром или с бою достанется в родной стране. И все же необходимо знать: авантюристы приготовились к угрожающей им гражданской войне еще лучше, еще предусмотрительнее, чем к любой из их завоевательных войн. Они предвидели гражданскую войну с первого же дня, это — самый непременный пункт их программы. Немцам придется иметь дело с тварями, которые даже в пору своего господства считали первым и последним делом — уничтожение и разрушение. Что же будет, когда придет час их гибели? Ничто в мире не удержит их от последних преступлений, когда предпоследние давно уже совершены. Один из их трусливейших мерзавцев устроил в своем новом министерском дворце фасад с фокусом: он может передвигать отдельные куски стены — точь-в-точь тайное убежище какого-нибудь гангстера из американского фильма, — и тогда вдруг открываются пулеметные гнезда. Прежде чем все это не падет и не будет сожжено дотла, авантюристы не бросят оружие и не попытаются улизнуть. Да и где во всем мире найдется место для таких людей с такой репутацией? Немцам придется до этого потерять немало смелых и честных людей. Но ведь эти люди гибнут и сейчас изо дня в день, и убыль их тем больше, чем упорнее держится режим. Если уж суждено нам исходить кровью, жертвовать собою и познать все пытки души и тела, то лучше пройти через все это с оружием в руках, а не беззащитными. В Германии немало героев и мучеников за свободу; скоро немцы уже не будут страдать и бороться в одиночку, они призваны в массовых боях завоевать свою свободу.

АНРИ БАРБЮС{228}

н был первым. Среди французских писателей-борцов Барбюс был первым активным коммунистом. Не быть им он не мог. Обуревавшие его сомнения ушли в прошлое, непоколебимая вера осталась навсегда. Переполненный ею, он каждую минуту готов на подвиг. Но священному огню еще не настало время вырваться наружу, сейчас важнее показать, что в коммунисте много здравого смысла, что он друг всех антифашистов и предан идеалам деятельного гуманизма. Будь его примирение с жизнью вынужденным, мы и тогда не осудили бы его.

Но его примирение искренне; Барбюсом руководил не расчет дипломата, а возвышенный ум. Он, этот возвышенный ум, ведет его недоступным и непонятным для многих путем: от художника к философу, от буржуа к пролетарию, от сомнения к истине. Путь от смакования скорби к решительному оптимизму, как хорошо знал его Барбюс! Кто обладает знанием, тот стремится передать его людям, тот будит их сердца, зовет их за собой, и все это лишь своим живым примером; он не неволит, не наставничает, не порабощает никого. Он верит: придут и они; он убежден, они пройдут весь путь до конца и увидят торжество правды.

Как он был снисходителен с нами, он — великий вождь всей левой интеллигенции! Вот что он писал мне: «Литераторы, которым я показывал Манифест, почти все одобрили его{229}; но ведь это только начало нашей работы. Большинство согласно с текстом воззвания и лишь, подобно вам, считает, что хорошо бы сгладить некоторые острые углы. Ну, а кое-кто выставляет целый ряд возражений. В самые ближайшие дни, когда мы соберем и изучим все анкеты, можно будет, с вашего согласия, вторично обсудить Манифест, дабы не перегнуть палку и дать писателям разумную политическую программу».

Это великолепно по чувству, равно как и по мысли. Не забудьте, что он владел истиной и рад был сказать о ней во всеуслышание. Но он уважал людей, он ждал их прозрения, он тактично руководил ими.

Французские писатели склонны, минуя социал-демократию, сразу же примкнуть к коммунизму. Вероятно, это плод их здравого смысла, а может быть, и событий за рубежом. Впрочем, они, очевидно, просто еще не напуганы коммунизмом, ни интеллигенция, ни простой народ Франции. Страна была еще недавно слишком буржуазной, чтобы вообще всерьез размышлять о социализме, и меньше всего, как о страшном призраке. Сейчас многое изменилось, социализм вошел