Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

себя личину сторонников правительства, даже больше, не сторонников его, а адвокатов, и выдают себя за его живую совесть. Все это люди, позабывшие родной язык. Они пишут все как один высокопарным слогом, который ввела эта власть, чтобы провозгласить свое лживое «мировоззрение». С ним и живут интеллигенты этого, достойного сожаления сорта — одинаково и юристы, и поэты, и учителя так называемой «оборонной науки». Врачи, которые превосходно знают, зачем они это делают, впадают в неистовый восторг, открывая общественности, будто после изгнания «еврейской» медицины возвратится медицина «немецкая». Это относится и к физикам: они каялись бы весь свой век, упустив случай прославить свою науку подобными же нелепыми претензиями и в таких же туманных речах.

Режим познается по стилю.

Тот, кто держит его сторону, отказывается от простоты и точности. И та и другая опасны, потому что могут выдать его тайны.

Другие вполне сознательно во имя маскировки усвоили себе стиль режима.

Перед нами — передний план организации, тиски, в которые режим загнал свои мыслящие объекты, чтобы они перестали думать. Тут можно видеть всякие отбросы, всех этих продажных «теоретиков» уголовного и государственного права, фальшивомонетчиков от истории и мошенников «реализма»; пускай поостерегутся, — они просчитались, они позволили себе чересчур много подлых выходок против чести и достоинства одушевленного человека. Таков передний план. Здесь же среди огней все той же империи блистают ее судьи, выносящие в зависимости от взятки приговор — обесплодить или не обесплодить человека. Нелегко угадать, что совершается во мраке, за этим первым планом, — сколько там морального убожества, позора, подавленных восстаний. Приходится лгать вслух и не сметь открыться хотя бы по секрету, — другой может донести. Даже своему собственному зеркалу не хочется признаться, кто ты и куда ты попал. Здесь все иначе, чем у рабочих, которые до тех пор донимают своих бывших партийных друзей вопросами и ответами, пока фашистский ставленник не станет снова их товарищем и не выступит против снижения заработной платы. Купцы открыто отказались давать впредь деньги на «зимнюю помощь». Недобросовестность этой организации превзошла всякую меру, презрение к ней неожиданным образом подняло дух коммерсантов. Как держат себя писатели? Те из них, кто был признан с точки зрения власти и прислуживающихся коллег недостойными заниматься литературой, отправлены на принудительные работы. Все другие видят это и молчат. Чего можно, судя по этому, ждать от них? И сейчас и в будущем они будут жить и писать «как все», и в случае победы Народного фронта и в случае революции. Тогда-то прорвется в них чувство мести за весь пережитый позор и за столь заслуженное презрение к себе. Рабочие, последние, кому вы поверите, будут интеллигенты. Они нехорошо вели себя в стране, хотя и тщательно скрывали это; но, конечно, вам придется разобраться в том, кого из них можно все-таки использовать, а ваших друзей вы знаете и так.

Рабочие должны стремиться к установлению связей, они проникнуты этою мыслью. Они замечают известные сдвиги в других слоях народа, — кстати, на это обращают внимание рабочих, об этом уже позаботились. Другие слои народа знают о самих себе меньше, чем знают рабочие. Упорную борьбу ведут христиане обоих вероисповеданий. Правое крыло немецких католиков выступало на интернациональной конференции по амнистии с таким негодованием, что другим врагам гитлеровского государства было трудно с ними соперничать. Христиане участвуют в организации народного фронта за рубежом, их представители пытаются идти внутри страны рука об руку с представителями рабочих. Эти две тяготеющие друг к другу оппозиционные группы внутри страны — рабочие и верующие — отличаются почти полным несовпадением социальных интересов. Обще им лишь одно — свобода. Опыт Третьей империи показал, что народ прежде всего должен быть свободным, должен стать мощным коллективом, противостоящим захватчику. Тем, кто подвергается преследованиям за веру, остается понять, что первопричиною зла была экономическая власть одного из классов. Экономически сильные будут политичечески давить на народ, будут отбирать у него права и принуждать к плохо оплачиваемому труду. В конце концов они будут вынуждены калечить народ умственно и духовно, лишая его права на знание и веру. Они делали бы — были бы вынуждены делать это, даже и не желая, чего, впрочем, нельзя сказать о господствующем классе Германии.

Эти собственники земли и орудий производства отличаются в Германии совершенно особою тупостью. Когда им удавалось осуществлять свои косолапые претензии на власть, разрушалось целое государство. Они втравили в безнадежную войну императорскую Германию, они наняли наци на борьбу с республикой; если бы это от них зависело, концом Третьей империи оказалась бы тоже война. Однако Третья империя умрет не от войны, а от революции. Пусть они разжигают войну: очень скоро война станет, как две капли воды, похожа на революцию! Господствующий класс со своим верблюжьим мышлением приставил к народу надсмотрщиков, вооруженных орудиями пытки. Он несет ответственность за своего Гитлера и за свое гестапо. Верблюд не понимает, что как бы преступны ни были его военные прибыли и вечный голод рабочих, но последним предательством все это становится в Гитлере и в гестапо. Больше предательств уже не будет. Неужели членам верблюжьего класса не душно? Куда же они припрятали свои деньги на этот случай? Даже у их пайщика Шнейдера-Крезо после национализации его заводов будет не очень надежное место. Индивидуалистическая организация, стремящаяся разжечь войну и выморить рабочих, высосала все государство: даже оставя в стороне всех гитлеров и гестапо, она имеет лишь один облик — одичавшее лицо с налитыми кровью глазами девяностолетних владельцев военных заводов и тупые лица истаскавшихся бездельников из помещичьих имений. Верблюжий класс уже ни на что не надеется? Как же! Он уверен в своей победе, власть в его руках. Но пусть никто не воображает, что, примкнув к этому классу, он ускользнет от иной власти, власти его противника.

Это будет революция. Немцы никогда еще не делали революцию, и это слово не пробуждает в их воображении картины пережитого. Даже для рабочих, как ни умно, как ни мужественно борются они, видимо, последний этап борьбы остается в полумраке. Но если о нем так мало говорится вслух, это, конечно, тактика его умных и дальновидных вождей. Они не хотят вспугнуть друзей из других отрядов Народного фронта. Большинство немцев неотступно следит за освободительной войной в Испании; но это большинство еще не ощутило по-настоящему, что и Германия должна вести свою войну за свободу, иначе свобода никогда не станет в ней действительностью. Единение рабочих велико и прекрасно, но еще более великим и прекрасным был бы осуществленный Народный фронт. Народный фронт должен