Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

друзьях; благодаря общности судеб среди этих друзей не одни только товарищи по классу. Рабочие просили своего партийного руководителя написать одному из эмигрировавших писателей, и это письмо шло окольными путями, и не всякий мог бы прочитать его. Рабочие благодарили писателя за работу и убеждали не терять бодрости. Несмотря на угнетение и опасности, у них нашлись слова утешения для одного из борцов, — они признали его своим. Они обещали ему позаботиться о том, чтобы ему пришлось еще пожить в свободной Германии. Они мужественны, они умны, и потому все это станет действительностью. Сейчас самые разумные и самые дальновидные люди в стране — это, конечно, рабочие; пусть возьмут это на заметку аристократы или «люди высшей породы», которые в свое время поперхнулись писаньями Ницше. «Стадо» не всегда там, где предполагается. Бараны водятся и среди «людей высшей породы».

Немецкие рабочие — наиболее осведомленный слой населения, и они пользуются этими знаниями с особенною осмотрительностью и ясностью, приобретаемыми только ценою величайших опасностей. Они знают, что в английской Нижней палате шла речь об Эдгаре Андрэ, что английскому правительству пришлось притвориться, будто оно готово вмешаться. Слепой француз — инвалид империалистической войны — прибыл по поручению своей организации в Гамбург. «Они его убьют», — восклицал он, возвратившись на родину. «Я пишу эти строки, а из моих слепых глаз льются слезы». Никто в Германии не знает об этом, знают только рабочие. Только они одни прочли манифест Брюссельской конференции по амнистии, список имен крупнейших представителей всех демократических стран, выступавших за освобождение Германии, и слово Ромэн Роллана о том, что мир Европы заперт в гитлеровских тюрьмах. Посланцы чужих стран, прежде всего их собственные товарищи, переходящие сплошь да рядом границу между Сааром и Лотарингией, рассказывают им, сколь многим обязаны французские рудокопы Народному фронту. Эти люди, работающие то по эту, то по другую сторону границы, получают во Франции за каждую смену на десять франков больше. Они приносят с собою из-за рубежа воздух свободы, они служат живым напоминанием того, что рабочие права становятся чем-то реальным, если за них борются в непоколебимом единстве Народного фронта. Эти вести согревают кровь, они пробегают по стране с Запада на Восток, от них яснее мысли, крепче руки. Какой-то окружной руководитель пригрозил им: «Не рассчитывайте только, что сюда когда-нибудь возвратятся прежние порядки». «Ты и сам не веришь тому, что говоришь», — гласит ответ, но его лучше не произносить вслух. Лучше действовать.

«Когда же токари по металлу выразили недовольство планами дирекции, прежние коммунистические и социал-демократические профессиональные работники пришли к соглашению и выдвинули единый лозунг борьбы». Всего несколько слов, небольшая вырезка из будничной хроники, а между тем в ней отмечен факт величайшего значения: благодаря таким фактам растут надежды, которые недавно еще казались слабыми и отдаленными. До Гитлера обе социалистические партии враждовали, и разлад между ними неудержимо разрушал установленную, но не укрепившуюся законность и превратил республику в лишенную содержания скорлупу. Вооруженный до зубов захватчик мог просто уничтожать. Уничтожались учреждения и законы, погибали люди, но один из классов впервые в этих бедствиях стал сам собою и объединился. Его единство приобретает сейчас особую цену, неосознанную раньше, потому что общая цель — свобода — признана, наконец, столь же необходимой в жизни, как хлеб и соль. Таким образом, совершилось самое важное, — ведь единый рабочий фронт, где бы он ни устанавливался, тянет за собой и фронт всего трудящегося народа. Все, не одни только рабочие, начинают понимать, что такое свобода, когда теряют ее. Вот почему непосредственно после прихода фашизма неизбежно возникает Народный фронт, как после молнии следует гром, — и его передовой, боевой отряд — объединившиеся рабочие. Когда другие отряды Народного фронта почувствуют свою силу, они двинутся вслед за ним. Ныне пробил час для всей страны в целом, час, когда угнетенные подымают головы. Народ решается заглянуть в лицо национал-социалистской судьбе, которая чуть было не удушила его до смерти. Крестьяне аграрных областей оказывают открытое сопротивление, их ненависть к режиму приводит к тому, что они не только «критикуют» «аграрные мероприятия правительства», но лишают их всякой силы, издеваются над ними. Они готовы нести все последствия, отвечают насилием на насилие, возвращают в деревню высланного пастора, согласны стать такими же государственными преступниками, как и он, и отправиться вместе с ним в концлагерь. Вслед за передовым отрядом Народного фронта идет этот, второй отряд.

Рабочие как передовой и самый боевой отряд увлекут за собой даже мелкую буржуазию, этих обреченных на вечное разочарование мелких ремесленников, торговцев, кустарей, средних чиновников и более крупных служащих, которые не мирились с республикой, но почувствовали себя непростительно обойденными Третьей империей. Они ведь так усердно помогали авантюристам захватить власть, эти мещане. Еще задолго до прихода Гитлера занимались они на глазах у всех вывешиванием с балконов фашистских флагов. Многие миллионы их еще в те времена потели от восторга во время национал-социалистских собраний. Рабочим — и еще кое-кому — придется во имя общенародного блага позабыть все, что запечатлелось в их памяти об этом классе. Мелкая буржуазия ныне лишена возможности собирать столь милые ее сердцу митинги протеста, но труднее всего ее представителям избавиться как раз от этих флагов, развешивать которые у них уже не стало желания. Национал-социалистская разруха привела к гибели также и их, война угрожает и им кровавым концом, и гестапо уже сейчас требует крови этого класса, наравне со всеми другими. Ведь гестапо всех немцев заносит в списки, нет ни единого немца, которому бы не угрожала раньше или позже гибель. Если ничто не объединит немцев, это совершит гестапо. Оно доказывает им на их собственной шкуре, что все они равны перед злейшим из врагов. Поистине, они познали, наконец, на опыте, что им следует сообща ударить на врага, для которого все одинаковы: «рабочие, мыслители, христиане, марксисты, «светские люди», мелкая буржуазия». Понимание и смысл жизненно необходимой свободы питаются не одною только ненавистью. Чрезвычайно питательно презрение.

Кому в этой Германии так близко презрение, как не интеллигенции? Между тем именно ее то слишком часто не хватает на картине, не хватает в рядах уже довольно прочно сколоченного Народного фронта, хотя ее право на существование полностью исчерпывается чувством интеллектуальной чести. У нас есть основание предполагать, что интеллигентам живется на родине нелегко, они чувствуют себя от всего оторванными, ограниченными во всех своих проявлениях, недооцененными и, естественно, презирают господствующий порядок. Приходится пожалеть о том, что они проявляют это меньше, чем все другие слои населения, и что многие из них напяливают на