Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

для всей Пруссии; каждая провинция должна иметь свою. Таким образом республиканским чиновникам, которые уже готовились к приему Гитлера, удалось затянуть это дело до его прихода. Единая — национал-социалистская хрестоматия не заставила себя ждать. Точно так же «национальным» фильмам УФА ни разу не противопоставлялся хотя бы один республиканский фильм. Причиной всего этого была слабость, причиной было уже готовое решение сдаться без боя. Внутренне сдача эта произошла задолго до внешнего своего выявления, и Гитлер смог бы прийти и раньше; социал-демократы его ждали и не собирались по-настоящему защищать республику. Что такое республика? Социал-демократы считали: это заработная плата и социальное обеспечение. Но ведь республика — это дух свободы и коллективной воли к власти; если этого нет, она мертва.

Националистское движение было шатким, конечно, его можно было победить, стоило только захотеть. Но не умели хотеть. Демократия обладает волею к власти в такой же степени, в какой она обладает чувством и пониманием свободы; здесь этого не было. Отсутствие же идеи и воли обесценивает даже практические достижения государства.

Иногда кто-нибудь пытался нарушить эту апатию. Накануне разгрома республики какой-нибудь писатель снова подымал знамя борьбы. Он ходил по канцеляриям, настойчиво предлагая вполне осуществимые вещи — республиканскую пропаганду против отвратительного всеобщего врага, который уже готовился к нападению. Неверие. Он предлагал газетам использовать его влияние. Неверие. В минуту крайней опасности вместе с одним из коммунистических вождей, которому никогда не изменяли ни проницательность, ни энергия, он пытался установить единый социалистический фронт. Ответом было неверие.

В РАБСТВО

Как известно, национал-социалисты взяли тем, что скомандовали «смирно», вместо того чтобы восклицать «свобода». Обман удался, они добились своего. Современный народ, неопытный в делах свободы, потерпел благодаря этому крушение, но это вовсе не значит, что он способен совершить головоломный отход к примитивной покорности старых времен. Национал-социалисты, как и полагается грубейшим хитрецам, построили свои расчеты на порочной стороне дела. Можно было сказать так: эти немцы все еще не знают, что такое воодушевление, ясность понимания, духовная дисциплина; пускай они завоюют свободу, чтобы приобрести и все эти качества. Вместо этого утвердилось: свобода — не немецкое дело; чтобы вы оставались немцами, нужно еще больше усилить бездушную механику труда, которой вы и без того предались с головою; поскольку вы никогда не знали духовного воспитания, дисциплины, каждая отдельная личность среди вас не много значит: так пускай же впредь она не значит ровно ничего. Ничего не знать, ничему не учиться, но довести до крайних пределов автоматическую массовую маршировку, — отныне пускай все это называется послушанием и станет для вас символом веры.

Эти самые обычные жулики воспользовались случаем, — истина изменила людям, а они тут как тут, и разносят свою ложь по всему миру. Гитлер ничего не принес от себя — ничего, кроме своей собственной персоны, и это был персональный вклад созревшего для желтого дома индивидуума. Впрочем, идея «фюрера» — вовсе не идея, немецкое право — вовсе не право. Произвол выдается за закон, полное разобщение — за народное единство, все это вовсе не так трудно. Нужно только, чтобы жулик вовремя уловил признаки разложения. Народу, пережившему крах социалистов, можно безнаказанно орать в уши, что социализм — это массовый труд роботов. Можно дойти и до наглой попытки осуществить это на деле, изъяв из капиталистической системы одни только права рабочих, а капитал во всеоружии своей мощи проглотит покамест целиком все это убогое государство. Государство унижается до того, что становится исполнительным органом богачей, а народ — объектом их власти; и единственное право, которым готов наградить так называемый «фюрер», — это подкрепленное террором требование покорности, той самой покорности, от которой и сам он никак не может избавиться.

Покорность, затем — один думает «за всех», затем — воля «фюрера» определяет все на свете: какая болтовня, какая ложь! Когда унаследованный от прошлого авторитет пал, никак нельзя рассчитывать на невинную первобытную покорность. Массы отступают перед террором. Но границы, отделяющие эти массы от орудий террора, подвижны, палачи становятся нечаянно жертвами. В стране, переживающей рецидив покорности, человеческое достоинство представляется сомнительным уже задолго до этого рецидива. Потребность в низкопробных людях, до каких бы чудовищных пределов она там ни доходила, покрывается полностью. Наличие этих низкопробных людей позволяет держать целую страну в состоянии отупляющей покорности — не только с помощью террора, но и путем развязывания низменных инстинктов.

Третья империя сама в себя не верит. Республика в сравнении с ней была гигантом веры и доверия. Третья империя не верит в собственную расовую теорию и ведет здесь нечистую игру. Она ни на минуту не верит по-настоящему в свою миссию — овладеть всем миром, она просто-напросто шантажирует этот мир. И уж во всяком случае она сомневается в том, что призвана долго держать в унижении собственный народ: отсюда преувеличенная жестокость режима; отсюда же коррупция, — сроки отпущены недолгие.

Какие преступления могут их остановить, их, осужденных на гибель? Жить за двоих, только поскорей и, главное, хоть как-нибудь оттянуть сроки: вот их метод. Все время приходится кого-то водить за нос. Не стоит называть иностранные державы или интернациональных кредиторов: обмануты все до первого встречного, всякий хоть раз да поверил этой шайке. Мир все время пробует еще раз поверить ей на слово, и всем известно почему. Есть великое средство добиться прощения всех грехов, превратить мерзость в заслуги, завоевать право на терпимость и на равноправие, это великое средство — «антибольшевизм».

Тому, кто на территории умирающей хозяйственной системы скажет: я вас спасу, — тому не нужно даже сделать малейшей попытки осуществить это. Напротив, если он по небрежности даже подтолкнет эту систему к гибели, ему это не будет поставлено в вину; он — «антибольшевик».

Либерализм и хотя бы ограниченный гуманизм — вот что делало капиталистическую систему хоть сколько-нибудь выносимою до тех пор, пока это было еще возможно; они вносили некоторый просвет, так что еще бывали случаи пробуждения совести или человеколюбия. Мнимый спаситель уничтожает всякую мораль, всякое утешение, какое еще оставалось у обобранных людей, мысль и веру, прекрасные книги и высокие творения, но зато привычную эксплуатацию он доводит до степени неслыханного еще закабаления целого народа. Мир, видя это, кивает головою и лишь замечает, что спаситель в самом деле антибольшевик. Разве капиталистический мир не ссылается на свою культуру, разве он не считает себя вправе совершать грабительские набеги и завоевывать народы более низкой культуры? А здесь, среди культурнейшего из материков захватчики выколачивают из народа дух его предков: народ этот в течение кратчайшего времени