Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

более масштабными социальными движениями, такими как борьба за гражданские права, – но при этом следует еще принимать во внимание различия в способах организации болельщиков. У американских спортивных команд нет хулиганских «фирм», выступающих тем ключевым звеном, отсутствие которого не позволяет потенциалу фанатских ритуалов осмеивания соперника распространяться на более масштабные социальные конфликты и выплескиваться за пределы спортивных арен, превращаясь в отдельные социальные движения.

Мятеж зрителей в эпоху господства шоу-бизнеса

Историю спортивного хулиганства можно рассматривать в качестве истории приемов создания напоминающих спортивные соревнования эйфории и коллективного бурления, которые постепенно избавлялись от собственно спортивной игры.

Насилие на футбольных матчах появилось в начале XX века, а то и раньше. Оно имело место по всему миру, причем некоторые из самых жестоких беспорядков совершенно не были связаны с действиями британских хулиганов – например, в Советском Союзе в 1982 году на стадионе погибли 69 человек[56], а в Лиме, столице Перу, в 1964 году во время матча со сборной Аргентины погибли около 300 человек, а еще около 500 получили ранения [Dunning 1999: 132]. Настоящая футбольная война разразилась в 1969 году после того, как власти Гондураса изгнали несколько сотен тысяч крестьян из соседнего Сальвадора, которые перебирались в Гондурас на протяжении нескольких предшествующих десятилетий. В качестве спускового крючка выступил футбольный матч между сборными двух этих стран, закончившийся беспорядками, которые переросли в пятидневную войну с двумя тысячами погибших [Kapuscinski 1992]. Однако нашим аналитическим критерием выступает не только количество жертв – эти данные ничего не говорят о том, какой социальный паттерн действовал в конкретной ситуации. Футбольная война между Гондурасом и Сальвадором не была насилием, устроенным хулиганами, а относилась к той разновидности политического насилия, которая рассматривалась в предыдущем разделе, когда беспорядки, связанные с победой или поражением, выступают удобными механизмами для мобилизации конфликтов, внешних по отношению к самой игре. Вполне возможно, что подобные беспорядки – да и войны – в особенности вероятны для авторитарных обществ, где спорт выступает практически единственной доступной для людей мобилизующей сферой. Мы же, напротив, рассматриваем формирование спортивного насилия в демократических обществах посредством социальной организации хулиганских группировок, которые сознательно используют собственные приемы создания «моральных каникул», где кульминацией становятся «беспорядки по первому требованию», не имеющие отношения к собственно игре. Первые случаи спортивного насилия были преимущественно спонтанными и неискушенными действиями фанатов наподобие тех, которые мы уже рассматривали: вторжения на поле и перетекание игровых эмоций за пределы стадиона в виде празднований победы и беспорядков по случаю поражений.

Футбольные лиги появились в Англии в 1860‑х годах и в те времена, как и другие виды спорта, были занятием высшего и среднего классов; однако к концу 1880‑х годов футбол стал более профессиональным и приобрел аудиторию из представителей рабочего класса. Размеры зрительской аудитории росли, а вместе с ними становилось и все больше случаев насилия в толпе. Большинство этих инцидентов происходило на игровых площадках (то есть на стадионах); поскольку между зонами зрителей и игроков тогда были минимальные барьеры, они преимущественно принимали форму массовых вторжений на игровое поле[57].

Ключевую роль в появлении специфической привлекательности энтузиазма толпы и насилия фанатов, возможно, сыграла случайная особенность конструкции британских стадионов. В классический период футбольного насилия зрители, в особенности болельщики-грубияны, толпились на террасах – наклонных стоячих трибунах стадиона. Первые трибуны представляли собой просто земляные насыпи, а позже их стали делать из бетона, на который устанавливали сиденья, похожие на скамейки. Однако на них никто не садился – как потому, что на матчах было принято стоять, так и потому, что с подъемом футбольного хулиганства полиция загоняла на какую-нибудь одну из таких трибун как можно больше людей, окружая их цепочными ограждениями и другими барьерами, в результате чего болельщики оказывались взаперти. Стратегия полиции заключалась в том, чтобы держать хулиганов (а в особенности болельщиков гостевой команды) отрезанными от остальной толпы, заводить их на стадион и выводить их оттуда в удобный момент, когда они не могли столкнуться с местными. Однако эта стратегия имела несколько непредвиденных последствий. Сдерживая ритуальное насилие на стадионе, она способствовала появлению стратегий насилия за его пределами, в отрыве от игры – именно так выглядело техническое новшество английских хулиганов в деле создания «моральных каникул» по требованию.

Еще одним последствием стало усиление солидарности и эмоциональной вовлеченности толп болельщиков на трибунах. Эти запертые клетки в просторечии называли «загонами» и «ямами»; внутри них люди прижимались друг к другу, ощущая, как их тела раскачиваются в ритме ритуала взаимодействия с высокой интенсивностью:

Во время любых спортивных соревнований нередко можно увидеть, как зрители делают то, что несвойственно им в любой другой ситуации: обнимаются, кричат, ругаются, целуются, танцуют в ликовании. В этом и состоят острые ощущения спорта, и выражать их столь же важно, как и наблюдать за ними. При этом не найдется ни одного другого вида спорта, в котором смотреть матч воочию было бы настолько же неизменно физическим процессом, как наблюдение за игрой в футбол на английских трибунах…

Посредством толпы вы можете ощущать каждый важный момент игры – и у вас нет иного выбора, кроме как его ощущать. Удар по воротам – это уже ощущаемый опыт. Во время каждого подхода к воротам было слышно, как толпа задерживает дыхание, а затем, после каждого спасения ворот в атлетическом прыжке вратаря, выдыхает с таким же чрезмерным усилием. Всякий раз люди вокруг меня вспучивались, их грудные клетки заметно раздувались, и мы теснее прижимались друг к другу. Они напрягались – мышцы рук слегка изгибались, тела становились жесткими, либо они вытягивали шеи вперед, пытаясь определить в этом странном, не создающем теней электрическом ночном свете, будет ли очередной удар тем самым, который приведет к голу. Со всех сторон вашего тела предвкушение толпы можно было воспринимать как поток ощущений [Buford 1993: 164–166].

Не все болельщики на террасах английских стадионов были хулиганами – последние составляли элитное меньшинство активистов, которые, скорее всего, формировали основную массовку на гостевой трибуне на выездных матчах, в особенности с континентальными европейскими командами. Однако переживания, полученные на террасах, выступали исторической питательной средой для опыта коллективной солидарности; поднятый на необычайную высоту в сравнении с другими видами опыта зрителей спортивных состязаний, он претерпел дальнейшие трансформации, когда был взят в качестве цели, того опыта, который требовалось создавать за пределами стадионов с помощью изощренных приемов маневрирования, возникших в 1960‑х годах.

Имеется практически экспериментальное подтверждение важности этих локальных конфигураций в формировании опыта толпы, полученное благодаря