Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

по-прежнему нет ответа на вопрос, почему они это делают. Выше этому вопросу намеренно не придавались особое значение или приоритет. Как правило, в качестве ответов на него предлагаются теоретические построения о первоочередных мотивах, где постулируются тот или иной базовый интерес либо некое всеобъемлющее соображение: люди участвуют в поединках ради чести, материальной выгоды, коллектива, власти, маскулинной идентичности, распространения собственных генов, удовлетворения культурных императивов. Мне представляется, что данная исследовательская стратегия уводит с верного пути объяснения того, кто именно участвует в поединках, с кем, когда и как.

Во-первых, какими бы ни были мотивы или интересы для участия в поединках, которые могут присутствовать у отдельных лиц или групп, перевешивающая все эти обстоятельства эмпирическая реальность заключается в том, что в большинстве случаев они не вступают в бой. Они делают вид, что хотят поладить друг с другом, идут на компромисс, вывешивают мирные декларации на фасаде, но ведут хитрые маневры за кулисами, блефуют, разражаются угрозами и оскорблениями и сплетничают, причем чаще это происходит за глаза, чем лицом к лицу с противником. А когда дело действительно доходит до насилия, определяющие условия для него преимущественно возникают в краткосрочном взаимодействии соперников. Теория мотивов для поединка здесь мало что объясняет, потому что между наличием мотивов и реальным совершением насилия на их основании пролегает большое расстояние.

Во-вторых, выносить суждения о мотивах – дело зачастую сомнительное. Фрейдистские, марксистские и прочие подобные теории печально известны своими интерпретациями каких угодно событий с точки зрения своего предпочтительного мотива. Поэтому попробуем перевернуть гештальт и начать с ситуационного процесса. Мотивы, как правило, возникают по мере того, как конфликт накаляется; когда происходит эскалация ситуации, у вовлеченных в нее лиц начинает появляться представление о том, ради чего они готовы драться. В тех случаях, когда насилие зашло слишком далеко, у тех, кто его творит, зачастую нет отчетливого представления о том, почему они продолжают делать то, что делают. Поединок и мотив приобретают структуру и артикулируются одновременно, как часть одного и того же процесса. Если наблюдать за его участниками на протяжении длительного времени, то их высказывания, как правило, отличаются непоследовательностью и смещаются в разные стороны. Мотивы представляют собой категорию «народного» (folk) осмысления происходящего, которая используется участниками событий (для их объяснения самим себе), а также различными внешними фигурами, такими как журналисты, юристы и официальные лица, которым необходимо представить публичное объяснение того, почему инцидент насилия имел место, – здесь перед нами один из аспектов процесса закрывания ситуации, когда происходит социальное определение уже случившихся реалий, с тем чтобы объявить их завершенными. Многочисленные неустойчивые объяснения содержания конфликта выступают одной из составляющих текстуры самого действия, а не чем-то стоящим за ним и направляющим его, подобно кукловоду, дергающему за ниточки (см. общую формулировку в работе [Fuchs 2001]).

При описании различных конфликтов в предшествующих главах мы включались в ситуацию в тот момент, когда конфликт уже заходил довольно далеко, вплоть до грани насилия, а затем наблюдали за тем, как оно разворачивается. А в этой главе мы сделаем шаг назад, вплотную обратившись к начальным стадиям конфликта, чтобы понять как то, за счет чего конфликтное взаимодействие «залипает» на этом этапе, так и то, что заставляет его – в исключительных случаях – срываться в туннель насилия.

Пререкания, не выходящие за пределы нормы: сетования, нытье, перепалки, ссоры

Для начала обратимся к регулярным ситуациям пререканий (acrimony) – мелким сетованиям и ссорам в повседневной жизни. Существует расхожее представление, согласно которому мелкие ссоры нагромождаются друг на друга, усугубляют друг друга и накапливаются, пока в конце концов не происходит взрыв[1]. Однако данное простое объяснение чрезвычайно нерепрезентативно по отношению к тому, что происходит в обычных случаях. После того как насилие случилось, зачастую можно выстроить некий сюжет, где оно получит ретроспективную связь с постепенным нагнетанием давления/напряженности, которые усугубляются, закипают и подогреваются, – однако в большинстве случаев ссоры имеют нормальный, упорядоченный и ограниченный характер. Чаще всего насилие остается по ту сторону невидимой стены – того барьера напряженности/страха, из‑за которого осуществить его сложно. В расхожем представлении, напротив, считается, что совершить насилие просто – для этого нужно лишь накопить достаточно пара, чтобы он сорвал крышку. Но, как мы уже убедились, насилие является сложным социальным действием, а гораздо чаще все ограничивается совершением социальных ритуалов, когда стороны конфликта лишь делают вид, что дерутся, но сводят этот поединок к набору условных жестов.

Эти жесты проявляются в двух формах – во-первых, словесные пререкания, а во-вторых, пустые угрозы и бахвальство. Словесные пререкания представляют собой мягкую форму конфликта лицом к лицу, характерную для представителей среднего класса; их диапазон варьируется от спокойного до раздражительного и саркастического (то есть посылания недружественных сигналов по паралингвистическому каналу) тона и далее вплоть до яростных эмоциональных вспышек. Но даже эти вспышки – громкие крики друг на друга, топанье ногами, заявления о разрыве отношений – сами по себе не являются насилием. У нас нет данных о том, как часто происходят различные виды ссор, но представляется справедливым предположение, что, во-первых, лишь в меньшинстве случаев их участники доходят до высокой степени гнева, а во-вторых, лишь меньшинство ссор, вызванных гневом, приводит к последующему насилию. Далее мы проследим, благодаря каким видам механизмов взаимодействия ссоры в большинстве случаев обычно остаются в нормальных рамках и каковы те особые обстоятельства, которые способствуют тому, что отдельные ссоры выходят за крайние пределы этих рамок и оборачиваются реальным насилием[2].

Еще одной разновидностью жестов, служащих заменителем насилия, выступают пустые угрозы и бахвальство. Опять же, если подходить очень схематично, то здесь перед нами нечто противоположное ссорам в границах вежливости, характерным для среднего класса; архетипом в этом случае выступают маскулинные – по сути, мачо – молодые люди из рабочего класса/низших слоев, а исторически это сфера воинов, профессионалов в бою. Может показаться очевидной вещью, что бахвальство ведет к насилию, поскольку оно является одной из составляющих культуры тех, кто привык драться. Но при этом игнорируется один маленький грязный секрет насилия – а именно тот самый барьер напряженности/страха, благодаря которому участники драк (когда они действительно происходят) ведут себя неумело и гораздо больше машут руками, чем действительно дерутся. Таким образом, вместо определения мачистской культуры в качестве культуры насилия более точным и более раскрывающим ее суть было бы считать ее культурой бахвальства и заявлений c угрозой совершить насилие. Культура мачизма, крутых парней и экшен-сцен в основном сводится к созданию инсценированных впечатлений о насилии, а не является насилием как