Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

Здесь перед нами возникает аналитическая проблема. Мир показных угроз и бахвальства представляет собой повторяющийся набор ситуаций. По большей части они находятся в равновесии, не выходя за собственные пределы, но иногда это действительно происходит. Крутые парни преимущественно выполняют свои ритуалы, рассказывая истории о насилии, похваляясь собой в агрессивной манере, вступая друг с другом в агрессивные вербальные и невербальные игры. Но порой происходит эскалация этого мнимого насилия, оно выплескивается через край и становится настоящим. При каких условиях это происходит? Промежуточным шагом выступает зона бахвальства, где совершаются угрожающие жесты, в особенности когда происходит сочетание вербальной и паралингвистической жестикуляции в ругательствах и оскорблениях. Может показаться, что именно здесь возникает неминуемая грань насилия, и действительно, все перечисленное может выступать фактическим сопровождением насилия. В то же время бахвальство заодно выступает обычным способом оставаться на грани насилия или же просто отступить от нее: многие потенциальные драки сходят на нет именно потому, что в ритуале взаимного бахвальства происходит установление равновесия.

Ритуальная инсценировка воинственности представляет собой авансцену в духе Гоффмана, а закулисьем этой сцены выступает ощущение использования перформанса в качестве заместителя насилия. В процессе инсценировки устанавливается различие между осведомленными фигурами и аутсайдерами – между теми, кто понимает постановочный характер происходящего, и теми, кто ведется на эту инсценировку. В качестве простейшей разновидности этого различия можно привести такой пример стратификации: крутые парни с их бахвальством, с одной стороны, и те, кого оно запугивает, с другой. Именно эту инсценировку Элайджа Андерсон называет термином «уличный кодекс».

Ирвинг Гоффман [Гофман 2009] описывал базовые параметры нормальных ограниченных пререканий, происходящих в повседневном взаимодействии, термином «работа лица», которая представляет собой ритуальный процесс упорядоченного приспособления людей друг к другу[3]. Люди стараются сохранять свое лицо, свои притязания на то, чтобы быть теми, кем они сами себя выставляют (по меньшей мере в конкретной ситуации), и помогают другим делать то же самое. Диалогическое взаимодействие и другие аспекты встреч лицом к лицу представляют собой кооперативную игру, в которой каждый позволяет другому сохранять иллюзорное представление о собственной идеализированной личности, которое обе стороны демонстрируют по этому случаю. Участники игры претендуют на то, чтобы показать себя с разных сторон: в качестве обладателя относительно высокого социального статуса, носителя подобающей морали, искушенного знатока «внутренней кухни» в какой-нибудь сфере, – все это делается на дружественной волне с собеседником, с добродушием и непринужденностью в конкретной ситуации. Либо же участники игры просто стремятся продемонстрировать друг другу, что умеют вести социальное взаимодействие. Но на что бы они ни претендовали, они стремятся избегать способов разрушить эти притязания как собственными действиями, так и со стороны другого. Поэтому собеседники используют и допускают другому расплывчатые утверждения и полуправду, не обращают внимания на чужие промахи и ведут себя тактично, чтобы вопиющие противоречия и обманы были затушеваны как можно более гладко. Если же какой-то неприкрытый провал всплывает на поверхность и явно признается, то обычно начинается ритуальная работа по исправлению ситуации, с тем чтобы можно было принести и принять извинения; вместо затягивания этих неловких моментов все обычно стараются как можно быстрее оставить их в прошлом, дабы вернуть гладкую поверхность внешних впечатлений.

Источником для анализа Гоффмана выступали учтивые представители среднего и высшего классов британского и американского общества середины XX века, поэтому не вполне понятно, в какой степени его можно применять к другим историческим периодам, другим культурам, а также разным возрастным, социально-классовым и этническим группам. Тем не менее можно утверждать, что именно так выглядит стандарт «хорошего поведения» для перечисленных прочих групп в современных западных обществах, а также определенно и за его пределами[4]. Этот стандарт можно взять за отправную точку для постановки следующего вопроса: если принимать во внимание ритуальные сдержки, которые резко ограничивают пререкания, то каким образом возникают и становятся выраженными конфликты в ситуациях, подчиненных подобным адаптивным требованиям? У самого Гоффмана здесь предлагаются два пути.

Во-первых, действуя в рамках правил учтивой игры, вы можете заняться «агрессивными приемами работы лица». Признавая склонность других людей принимать извинения, вы можете посмотреть, какие обиды могут сойти с рук, а учитывая стремление других не задевать чужие чувства, можно хитроумно разыгрывать уязвленность и провоцировать попытки исправить положение (когда это делается на протяжении длительного времени, иногда используется формулировка «запуск чувства вины»). Критику в адрес других людей, в особенности их ситуационных претензий быть чем-то большим, чем то, на что они способны, можно предпринять исподтишка при помощи косвенных намеков, сохраняя при этом невербальную ауру вежливости и дружелюбия. «Когда очки набирают за счет намеков на социальное положение, такое поведение иногда называют снобизмом; если в ход идут намеки на моральную нечистоплотность, это обычно называют „вставлять шпильки“; в обоих случаях приходится иметь дело с качеством, известным как „стервозность“» [Гофман 2009: 40–41]. Агрессивная игра может приобрести двусторонний характер, когда жертве уничижения удается ловкий и уместный ответ, который обладает дополнительным эффектом демонстрации того, что вербальный агрессор был не так уж хорош в игре взаимодействия, как стремился продемонстрировать. Тем самым в ситуационной самопрезентации этого лица образуется брешь, и игра не только возвращается в равное положение, но и награждает контратакующего дополнительными очками. Как отмечает Гоффман, такие игры обладают наибольшей действенностью при наличии аудитории, которая фактически выступает в роли рефери и судьи, протоколирующего счет, причем все это происходит скрытно, за фасадом позы учтивой цивильности.

Второй путь к конфликту появляется там, где ритуальные исправления ситуации выполняются неграмотно или не принимаются. Игра в основе своей имеет кооперативный характер, и это требует от каждого готовности принять тактичные средства защиты от обид. Поверхностные извинения и оправдания обычно признаются за чистую монету, но если лицо, чувствующее себя оскорбленным, их не принимает, единственная альтернатива – «устроить сцену». Это значит прямо заявить о нанесенной обиде и потребовать немедленных действий, которые окажутся более унизительными, нежели в том случае, если бы уладить конфликт можно было без лишних слов. Но этими действиями оскорбленный нарушает конвенциональные внешние вежливость и такт, демонстрируя себя не слишком выдающимся мастером взаимодействия. В результате, сколь бы справедливыми ни считались действия по отношению к исходному оскорблению, ситуационно этот изобличитель нарушений взаимодействия занимает неверную позицию относительно средств, как поправить дело. Баланс сил несколько смещается в сторону обидчика, который может почувствовать себя смелее, чтобы сопротивляться дальнейшему ритуальному унижению; теперь у того, кто оскорблен, мало альтернатив, кроме гнева, а возможно и вспышки насилия, либо отказа от столкновения в состоянии «вне себя». В столкновениях между взрослыми представителями среднего класса, сохраняющими учтивость, эскалация до физического насилия может привести к