Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

на улицах таких крупных городов, как Филадельфия, на окраинах районов, где живут представители белого среднего класса. Соответствующие примеры анализирует в своей работе Элайджа Андерсон [Anderson 1990], а следующий случай – из собственных наблюдений автора:

Неряшливо одетый чернокожий мужчина беспокойно ходит взад-вперед по тротуару около круглосуточного магазина, громко кричит и ругается, пугая большинство прохожих, которые вынуждены переходить на другую сторону улицы или огибать его на приличном расстоянии. Однако ничего не меняется – описанная ситуация продолжается долгое время без каких-либо дальнейших подвижек в сторону насилия. В полицейских сводках за этот день не упоминалось о каких-либо происшествиях в данном районе.

В еще одном моем личном наблюдении линия конфронтации имеет классовый, а не расовый характер:

Белый бездомный мужчина стоит на тротуаре напротив Риттенхаус-сквер [Филадельфия], потрясает кулаками и произносит ругательства в направлении площади, но не переходит улицу. Сама площадь расположена посреди жилого района, где обитают представители высшего среднего класса, здесь часто встречаются полицейские патрули, а попрошайкам тут находиться строго запрещено, хотя их можно встретить на прилегающих улицах с магазинами. Бродяги, приближаясь к этой запретной зоне, демонстрируют ощутимое беспокойство. Очевидно, что оно не просто связано со страхом перед полицией, если такой человек зайдет дальше на чужую территорию, – здесь перед нами случай, напоминающий племенные войны, когда самые храбрые бойцы лишь ненадолго пересекают черту, за которой находится неприятель, а затем разворачиваются и бегут обратно – все это напоминает растягивание резинового жгута. В качестве спонтанного эксперимента я пересек улицу прямо на том углу, где ругался и жестикулировал бездомный, и медленно подошел к нему – кажется, с ничего не выражающим видом, но и без признаков страха или испуга. (И я, и он имели примерно одинаковую комплекцию – рост где-то около шести футов и вес около 200 фунтов [180 сантиметров, 90 килограммов]; бродяге, вероятно, было около 40 лет – на тот момент он, возможно, был на 10–15 лет младше меня.) Когда я приблизился к нему (вообще не вступая в зрительный контакт), он перестал ругаться и жестикулировать – с его стороны это была именно шумиха, а не реальное приглашение вступить с ним в драку.

Вполне возможно, что этот человек был психически болен, однако этот момент не меняет сути приведенного анализа, поскольку даже у душевнобольных поведение формируется при помощи их взаимодействий в рамках конкретных ситуаций.

Какие факторы предопределяют, приведут ли угрозы к насилию, и когда угрозы воспринимаются как достаточная демонстрация ситуационного присутствия того, от кого они исходят, в результате чего необходимость в насильственной стычке отпадает? Эти вопросы можно в деталях рассмотреть на примере «уличного кодекса» в бедных кварталах чернокожих гетто.

Уличный кодекс: шумиха и угрозы в институционализированном виде

Как утверждается в исследовании Элайджи Андерсона [Anderson 1999], уличный кодекс возникает при отсутствии надежной защиты со стороны полиции, а также вместе с ощущением, что полиция предвзято относится ко всем жителям гетто и с одинаковой вероятностью задержит как преступника, так и того, кто на него пожаловался. Соответственно, каждый пытается сам продемонстрировать способность позаботиться о себе и обеспечить себе защиту, демонстрируя готовность к использованию насилия. Эта склонность подкрепляется такими застарелыми условиями, как бедность и расовая дискриминация, которые способствуют отчужденному и недоверчивому отношению к белому большинству социума.

Тем не менее, как указывает Андерсон, большинство людей в тех районах, где практически отсутствует надзор за соблюдением правопорядка, хотят жить нормальной жизнью, иметь постоянную работу, семейные обязанности и уважение в обществе. Согласно местной идиоматике, большинство людей относятся к «пристойным», и лишь меньшинство – к отъявленным «уличным», отчужденным от базовых ценностей и приверженным образу жизни вопреки. Однако для того, чтобы защитить себя, большинство «пристойных» людей «переходят на сторону улицы», когда им кажется, что этого требует ситуация: «Я тоже могу стать грубияном». На слэнге таких районов выражение «знать, который час» обозначает способ проявления способности к переключению с одного кода на другой – знание, в каких ситуациях целесообразно переключиться с «пристойного» стиля на «уличный». Закоренелые «уличные» также порой могут переключаться обратно на «пристойный» код. Например, так иногда происходит, если какой-нибудь «уличный» оказывается один в окружении большой группы «пристойных», которые пользуются уважением, в том числе и потому, что они также уже демонстрировали способность к переключению кода в противоположном направлении [Anderson 1978].

Уличный код представляет собой инсценированную самопрезентацию в духе Гоффмана, хотя в этой ее версии резко инвертируется один из аспектов гоффмановской работы лица, на котором мы делали акцент прежде, – а именно поддержание цивильного и покладистого внешнего вида. По большей части уличный код располагается на переднем крае сцены, а пристойное «я» – за кулисами. Однако у отдельных людей появляется полная приверженность инсценировке в стиле уличного кодекса, и они оказываются в ее ловушке настолько, что складывается впечатление, будто какого-либо другого «я» у таких людей не существует. Случаи, когда «я» оказывается в ловушке авансцены, встречаются не только среди уличных персонажей, но и во многих других сферах социальной жизни. Например, это характерно для представителей высшего среднего и высшего классов, которые предпочитают свои постановочные публичные персоны, потому что именно в этой ситуации они обретают власть и почтительное отношение к себе. Напротив, представители рабочего класса предпочитают свои закулисные «я», поскольку они получают больше эмоционального удовлетворения от того, чтобы быть свободными от формальных ситуаций, в которых они кому-либо подчинены [Rubin 1976; Collins 2004: 112–115]. В плане аналитического сравнения убежденные «уличные» персонажи напоминают трудоголиков из высшего среднего класса или людей, ведущих светский образ жизни, тех, кого называют «тусовщиками» (social butterflies), – сходство между ними заключается в том, что и те и другие предпочитают свое «я» с авансцены, поскольку именно там они получают наиболее почтительное отношение и максимальную эмоциональную энергию.

Это не означает, что людям, которые крепко отождествляют себя с собственным «я» с авансцены и устраивают практически безостановочный перформанс уличного «я», не нужно участвовать в постановочной работе. Для отдельных лиц уличный кодекс является неким наносным «я», которое разыгрывается лишь время от времени и с разной степенью отвращения и неготовности к этому; для других же этот кодекс стал настолько привлекательным либо отрезал альтернативные варианты социального перформанса, что остается единственным, что есть у таких людей, и поэтому исполняется со значительной прилежностью [Anderson 1999: 105]. Тем не менее вне зависимости от того, в какой точке этого континуума прилежности находится тот или иной человек, в любом случае речь идет о представлении на публику, а следовательно, людям придется иметь дело с теми обычными