Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

class="p1">Одним из первых значимость работы с поверхностью осознал британский натуралист Чарльз Уотертон (1782–1865) – пионер «современной», то есть жизнеподобной таксидермии. Новаторский метод Уотертона заключался в отказе от использования каркаса, на который прежде было принято натягивать шкуру животного при изготовлении чучела, что зачастую приводило к ее деформациям при высыхании. Вместо этого Уотертон продолжительно вымачивал шкуры в растворе сулемы, который защищал их от разложения и паразитов, а также позволял добиться одновременно высокой прочности и податливости материала. В результате таксидермист «вылепливал» из шкуры натуралистичный облик животного, который, по мнению Уотертона, должен был заставить зрителя воскликнуть: «Оно живое!» – хотя созерцаемый объект был не только лишенным жизни, но и совершенно полым внутри (Bann 1984: 16–17; Henning 2008: 672). Изделия Уотертона противопоставлялись чучелам, изготовленным по более ранней технологии, набивка которых ассоциировалась с предметами мебели в большей степени, чем с природными объектами. Именно с методом Уотертона связано распространение понятия «таксидермия», в противовес использовавшемуся до того слову «набивка»: новый термин придавал занятию чучельника, прежде воспринимавшемуся как ремесло, престиж науки и искусства, а также переводил внимание с наполнителя на оболочку как основной источник визуальных эффектов и объект приложения технических манипуляций (Aloi 2018: 49–51).

Интересно, что Уотертон использовал свою усовершенствованную технологию, позволявшую придать чучелам более реалистичный облик, в том числе для изготовления фальшивок и мистификаций. В частности, воображение европейской публики в первой половине XIX века весьма занимали «промежуточные звенья» между человеком и животными, и Уотертон также отдал должное этому увлечению. До выхода «Происхождения видов» Чарлза Дарвина подобные «недостающие звенья» мыслились в контексте «великой цепи бытия», а не эволюционного развития жизни на земле, и зачастую смешивались с фольклорной образностью. Так, в 1820–1840-х годах большой популярностью пользовались так называемые «фиджийские русалки» – таксидермические объекты, совмещавшие рыбий хвост с верхней частью туловища обезьяны. Собирательное название эти экспонаты ярмарочных балаганов и выставок редкостей получили по наиболее известному экземпляру, который приобрел и демонстрировал в своем музее известный американский предприниматель Финеас Барнум. Он утверждал, что «русалка» из его коллекции была выловлена на Фиджи, хотя в действительности подобные объекты, по-видимому, поступали в Европу и США из Японии, где они изготавливались в качестве диковинок на продажу.

«Недостающее звено», которое сконструировал Уотертон около 1825 года, сам натуралист обозначил как «неопределенный вид» (The Nondescript). Объект представлял собой фрагмент шкуры обезьяны-ревуна, седалищной части которой эксцентричный таксидермист придал сходство с печальным лицом, на первый взгляд человеческим, но обрамленным густой рыжей шерстью. Детализованная мимика, морщины, проработанный рельеф «лица» наглядно демонстрируют совершенство таксидермического метода Уотертона, благодаря которому обрабатываемая кожа сохраняла высокую пластичность. В данном случае именно это позволило придать объекту человекоподобный облик[303], и важно отметить особую роль новой технологии в производстве более нюансированных, не очевидных на первый взгляд эффектов антропоморфизации при изготовлении «классических» чучел и таксидермических групп, о чем уже шла речь в предыдущем разделе. В свою очередь маркеры нечеловеческого в таксидермическом розыгрыше Уотертона были напрямую связаны с происхождением материала – это шерсть и, до некоторой степени, темный цвет кожи.

Обертоны расистской шутки, которые можно заподозрить в «Неопределенном виде», не случайны: семья Уотертона владела плантациями в Британской Гвиане, и сам натуралист некоторое время был управляющим одной из них. В 1820–1830-х годах он неоднократно высказывался против рабства, но в то же время рисовал в своих текстах идеализированный образ рачительного британского плантатора, заботящегося о своих рабах[304]. Хотя сам Уотертон не имел доли собственности в семейных плантациях, он привлекал трудившихся на них темнокожих к своим исследовательским экспедициям в Южной Америке. Среди них был Джон Эдмонстон, находившийся в рабстве у будущего свекра Уотертона и ставший помощником натуралиста в изготовлении чучел. Уотертон отзывался о нем пренебрежительно, невысоко оценивая способности Эдмонстона и подчеркивая, какого труда стоило научить его хоть чему-нибудь. Тем не менее Чарлз Дарвин, познакомившийся с Эдмонстоном позднее в Эдинбурге, где тот обосновался после освобождения из рабства, зарабатывая себе на жизнь изготовлением чучел, писал, что Эдмонстон делал это «великолепно», а также отмечал выдающиеся личные качества темнокожего таксидермиста: «он был весьма обходителен и умен»[305]. Дарвин брал у Эдмонстона платные уроки его ремесла – таким образом, ученик Уотертона воплощает связь между научным знанием начала и середины XIX века, а также между биологическими теориями и таксидермической практикой. В этом контексте «Неопределенный вид» Уотертона подсвечивает разрывы и темные тропки в истории науки, не укладывающиеся в линейный нарратив о торжестве рациональности. Этот шуточный объект не только проблематизирует прямую генеалогию, ведущую от Уотертона к Дарвину, но и показывает, что совершенство технических методов отнюдь не делает реальность более прозрачной для научного познания, а, наоборот, может затемнять различия между истинным и мнимым.

Способность науки порождать чудовищ – самими своими принципами классификации, выделяющими среди прочего то, что не поддается упорядочиванию, не говоря уже о генетических экспериментах Новейшего времени, предшественниками которых можно назвать селекцию и скрещивание видов, – тематизируется в таксидермической серии «Выродки» (Misfits) современного немецкого художника Томаса Грюнфельда (р. 1956). Объекты серии соединяют в себе черты животных различных видов: павлина, кенгуру и страуса; собаки и теленка; свиньи и фламинго. Эти фантастические существа, как часто отмечают критики, напоминают экспонаты кунсткамер раннего Нового времени, где встречались друг с другом научные и фольклорные представления, диковинки и подделки, экзотические существа и доморощенные «монстры». На первый взгляд, созданные художником чучела-гибриды бросают вызов таксономическим категориям, однако названия этих объектов четко идентифицируют источник каждой из составных частей и в этом смысле иллюстрируют двойственную роль науки, которая одновременно стремится зафиксировать сущности в четко определенных границах и пересоздать их – модифицировать, скрестить, разъять на части.

Многие таксидермические гротески Грюнфельда включают в себя фрагменты тел собак различных пород, непременно указываемых в названии, напоминая тем самым фантастические гибриды, изображенные на высмеивавшей издержки селекции карикатуре «Собачьи моды на 1889 год», которую я рассматривала в главе 6. Создание новых «видов» животных самим художником некоторым современным комментаторам кажется столь же фривольным и избыточным, каким на рубеже XIX–XX веков зачастую виделось выведение новых декоративных пород собак: несмотря на наружное разнообразие, с точки зрения идеи все «Выродки» одинаковы, они не «говорят» ничего нового и в этом смысле не приносят искусству – или зрителю – никакой «пользы». Тем не менее важно учитывать материальность рассматриваемых объектов: эти образы были бы откровенно скучны как фотоколлажи, где можно произвольно масштабировать и комбинировать фрагменты изображения, но в чучелах практически бесшовно подогнанные друг к другу части различных существ демонстрируют как минимум редкостное мастерство таксидермиста.

Как отмечают