Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

остроумных рекогносцировок, мы вновь и вновь вслушиваемся в вопросы, заново и непроизвольно объединяющие наследие русского и европейского авангарда: существует ли граница между творением художника и реальным миром? и что это такое – «реальный мир»? что такое язык современного искусства и как он связан с другими языками? что такое художественная деятельность в соотнесенности со всякой другой деятельностью?

Эта диалектика вопросов и ответов – один из знаков зрелости нашего художественного опыта, позволившего, наконец, выйти из гетто этнографического «своеобразия». В этой перспективе диалог с традициями авангарда становится неотъемлемой частью той новой духовной действительности, посредством которой культуры Востока и Запада открывают и осуществляют свое глубинное единство.

И здесь снова вспоминаются слова Гюнтера Юккера: «Потоки энергии, вызываемые людьми, способны создать духовную действительность».

Безусловно, слова эти относятся не только к художникам, но и к тем, кто поддерживает и доносит до нас их весть. Один из таких редких людей – создатель коллекции современного искусства Герхард Ленц.

Каталог выставки «Собрание Ленца Шёнберга.

Европейское движение в изобразительном искусстве с 1958 года по настоящее время», Stuttgart, Edition Cantz, 1989, с. 63–69.

Место искусства

Эти заметки предназначались для выставочного каталога. Выставочный же каталог – сродни путеводителю. В обоих – опорные ориентиры, информация, отсылки к иному – подлинному! – «там», подсказки выбрать лучшую «точку зрения». Разумеется, вы свободны в своих суждениях и своих маршрутах, однако, в какой-то момент новизна первых впечатлений корректируется движением пальца по карте: «здесь – это», «здесь – то», «здесь – я», «здесь-?..» Всякий вопрос о «чём-то», в конечном счете, оказывается вопросом самоопределения. Пора спросить путеводитель.

Первые страницы изъявлений благодарности – сродни ритуалу приветствий после первых шагов с трапа самолета или ступеней вагона. Флаги подняты; ораторы шаманствуют у микрофонов; свет софитов подобен торжеству восьмого дня творения. И хотя вы прилетели другим рейсом, либо вышли из соседнего поезда, вы замедляете шаг в минутном любопытстве. Кем бы вы ни были, священная церемония гостеприимства внушает мысль о границах и посланничестве.

Выставка – сродни городу или стране. Неважно: реальна эта страна или, словно «Утопия», создана воображением. У нее все равно есть своя история и свое соседство, преемство и новизна. Через них реализуется посланничество: манифестация новых смыслов, смена контекстов, переиначивание известного. Это и есть место встречи, выбора, решений; здесь, будто в магическом театре, зритель вправе изменить ход любого спектакля.

* * *

Всякая выставка – конкретное сопряжение новизны и преемства. Об этом бы и должна идти речь. Но вместо того, будто взгляд из ночного окна, – неотступная настоятельность уяснения совсем иных координат.

Мы – в пути, и вопреки неловкости, пора переспросить о месте назначения. Конечно, странно найти в путеводителе встречные вопросы. Но, коли речь об искусстве, нужно ли удивляться, если наш путь приведет нас к самим себе?

Итак, сделав шаг в магическое пространство искусства, уместно ли рассуждать о его «месте»? И как рассуждать? В стиле трактата, исповедания, притчи? Или – наподобие постмодернистской архитектуры – в неизбежноироническом допущении многоголосия?

Первое приближение

Место (топос) кажется чем-то особенным и трудно постижимым.

Аристотель (Физика. IV, 5,212а,7)

1. Всякое рассуждение о «месте искусства» имеет в своем истоке вопрос.

2. Но что это такое – «вопрос о месте искусства»? Откуда, почему, силою каких причин он возникает? Означает ли он молчаливое допущение, будто мы уже знаем, что такое искусство, и в свете известного «общего ответа» ищем еще один ответ – на этот раз производный? Или – вопрос о «месте искусства» есть ни что иное, как один из подступов к вопросу о том, что есть искусство, в чем его сущность и, наконец, в чем отличие искусства от неискусства? Но, задавшись этим поистине «вечным» вопросом, – на какой ответ мы смеем надеяться?

3. Круги подобных затруднений, составляющих энергетическое поле вопросов, столь же неизбывны, сколь неистощимы. И вряд ли это случайно.

4. Опосредованно – из истории культуры – мы знаем,

что возникновение уплотненной активности этого «поля проблем» обусловлено не чем иным, как именно изменением места искусства в контексте нашей жизни. Современное искусство и его фундаментальная проблематичность в самом существе своем нерасторжимы.

5. Знаменательно: прошлые эпохи, оставившие нам величайшие произведения, долгое время не имели даже термина, равнозначного нашему понятию «искусство». Греческое «технэ», вопреки глубокомысленному толкованию Хайдеггера, все-таки прежде всего – «ремесло», мастерство, профессия и в этом смысле – искусство; словом technites одинаково именовались и ремесленник, и мастер, и знаток, и художник. Так было и на протяжении многих столетий Средних веков.

6. То, что мы называем сегодня «искусством» этих прошедших эпох, образцы которого мы видим в музеях, художественных собраниях, на выставках, в альбомах и книгах, – изначально предполагало совсем иное «место в жизни». Место – топос – всех этих скульптур, фресок, икон, витражей, миниатюр, строений, текстов, песнопений было предельно конкретно и однозначно: храм, мистерия, жилище, агора, праздничный и повседневный ритуал.

7. Эпоха Ренессанса и последовавшая за ней духовная переориентация

Нужно ли продолжать эти рассуждения? Их логика понятна; место искусства есть вопрос о самом искусстве; вопрос же о самом искусстве немыслим вне произведения: всякое же про-изведение предполагает свой тёлос, а вместе со своим завершением и свое назначение – собственное социокультурное пространство; этим-то пространством и определяется изначальное место искусства.

Впрочем, здесь можно сказать еще решительнее: не только определяется; в конечном итоге «место искусства» поглощается пространством истории и пространством культуры.

Краткий курс топографии искусства

Разумеется, траектория предпринятых выше рассуждений, подталкивающая к мысли о круге, – на деле вовсе не итог, а лишь приближение к отправной точке. Вот почему слово «поглощается», в немотствующей темноте которого тонут все различия, означает не только конец, но также и начало: допущение «иного», свет нового дня. Итак,

34. Место искусства опознается через топографию искусства. При этом справедливо предполагается, что топография искусства есть частный случай более общей историзованной топографии культуры.

35. Действительно, все то, что по отношению к любому конкретному произведению искусства выступает в качестве необходимых рядов идентификации – например, то, что мы называем традициями, национальным своеобразием, единством стиля, новаторством, т. е. те перекрещивающиеся, сходящиеся в один пучок силовые линии смыслов, предопределяющие координацию произведения и способов его восприятия, кода и правил его декодирования – все это может быть представлено как топография исторически обусловленных культурных систем и норм.

36. Очевидно также, что специфика правил любого кода – т. е. его конвенциональности – опять-таки определяется конкретно-историческими особенностями той культуры, в которой они существуют.

37. Каждая такая особенность, в свою очередь,