Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

и важны, чтобы занять на целое столетие народ и его правительство — при условии, конечно, что народ добьется самоопределения, а правительство будет работать. Теперешнее германское правительство не работает: забота о народе ему чужда, а потому чужда и работа. Оно занято авантюрами и интригами. Так как на свете нет ничего, что не было бы предметом его интриг, немецкая эмиграция не вправе рассчитывать на респектабельное отношение к себе со стороны господина Гитлера. Как-никак, немецкая эмиграция просветила приютившие ее страны, рассказав о господине Гитлере гораздо больше, чем тому хотелось бы. Что, собственно, мир знал бы, если б не мы? Он не знал бы и о существовании немецкого Народного фронта. Вполне понятно, что в речах этого тунеядца многократно упоминалась немецкая эмиграция, прежде чем он публично констатировал наличие «революционных течений, именуемых Народным фронтом».

Такая уж тут последовательность. Потому-то он требует от иностранных правительств прежде всего строгих мер против эмигрантской прессы. Требование принять меры против немецкого Народного фронта последует тотчас же, едва Гитлер увидит, что ему уступают. Между тем его требования вошли в привычку, и пора бы уже не обращать на них внимания. О немецкой эмиграции и немецком Народном фронте, которые, кстати, связаны между собой, нужно судить в первую очередь с точки зрения их полезности делу мира. Печать немецкой эмиграции с первого же часа своего существования предсказывала нынешнюю опасность войны и показывала фашизм таким, каким он теперь и предстает народам. Среди сил, которые препятствуют новой мировой войне и которым, может быть, удастся ее предотвратить, немецкий Народный фронт занимает важное место, он — смертельная внутренняя рана врага.

Эмиграцию немецкого Народного фронта нельзя смешивать с другими эмиграциями, готовыми пойти на службу к агрессору. Это — полярные противоположности. Следует признать некоторые заслуги эмиграции немецкого Народного фронта и обращаться с ней справедливо, что, между прочим, будет не так уж глупо. Кто-то сказал: «Сажают в тюрьму эмигрантов. Будущее правительство не сажают».

ЦЕЛИ НАРОДНОГО ФРОНТА

лавное — простота и честность: только у тех, кто заслуживает доверия, есть виды на будущее в мире, по горло сытом бессмысленными хитросплетениями и глупой ложью. Жизнь и смерть немецкого Народного фронта зависят от того, задастся ли он достойной и достижимой целью. Он пробьет себе дорогу, если ему будут чужды обман и самообман. Его цель требует высокоразвитого чувства реальности, ибо его цель не власть как таковая, но справедливое и полезное употребление власти.

Ничего не стоило обещать немцам, каждой их категории, всё сразу, зная заранее, что ничего не будет выполнено, или даже не зная этого, а просто болтая почем зря. До 1933 года рабочим обещали социализм, крестьянам — отмену долгового рабства. Избавление крестьянских хозяйств от долгов, уменьшение налогового бремени, защита от судебных санкций — какими только обещаниями не бросались. А теперь, оказывается, можно — и покамест безнаказанно — требовать от целого народа, чтобы он голодал. Голодал не ради каких-то своих интересов, а исключительно в интересах режима.

Рабочим теперь твердят, что вопрос о справедливой оплате их труда встанет лишь после завоевания мирового господства. Но так как мировое господство — иллюзия, то каждая изготовляемая ими пушка переносит этот вопрос на все более и более далекие времена. За напрасный труд вооружения они получают как раз те деньги, которые обычно выдавались в качестве пособия по безработице. Большего напрасный труд и не стоит. Зато здесь есть то преимущество, что в военную промышленность сплавляются безработные. Несмотря на свою напряженную деятельность, они остаются по существу такими же безработными, как и дотоле: труд их напрасен, он никогда не даст никаких плодов, разве только войну и светопреставленье.

Крестьяне нынче говорят, что защита от судебных санкций жестоко их разочаровала. Что касается отмены долгового рабства, то тут, говорят они, ровным счетом ничего не изменилось, зато прежде они сбывали свой товар по настоящей цене когда и кому угодно. Их хозяйства не освободились от долгов, от долгов освободились только земельные магнаты. «Вместо того чтобы уменьшить налоги, в прошлом году значительно повысили их. Гражданский налог — раньше национал-социалисты называли его «негритянским налогом» — не только сохранился, но во многих общинах и возрос. Отмена налога на убой скота обернулась увеличением этого налога». Каждый немец, за исключением нескольких миллионеров и восьмисот тысяч паразитов режима, может сам продолжить список невыполненных обещаний.

Судьба народа — это судьба его женщин и детей. В Нюрнберге так и заявили: «Все, что мы делаем, мы делаем в конечном счете для ребенка». Ну, а не в самом «конечном счете» дети ищут объедков в мусорных ведрах и подряд закрываются школы. Одна из так называемых рейхсфрауэнфюрерш утверждает, что «не вполне свежий ломоть хлеба без сожаления выбрасывается вон». Если бы дело было так! Хлеб съедают с самой твердой коркой, хотя, пользуясь выражением женщин, он «не из чистого зерна», а испорчен примесями. Женщины отлично знают — почему «Отцу всех немецких детей», как приказывает он величать себя в школьных учебниках, не важно, вкусен ли хлеб его детям. Он хочет, чтобы им пришлась по вкусу война.

Женщины считают, что нацистские заправилы лгут им в глаза. «Четыре года мы боролись с нуждой, слушая гордые слова о том, что в нынешней Германии никому не приходится незаслуженно мерзнуть и голодать». В этих словах, особенно когда их повторяют и после четырех лет горького опыта, больше бесстыдства, чем гордости. И все же возможно, что люди, отваживающиеся говорить такое и при нынешнем положении Германии, хоть наполовину а верят в свои слова. Какой-нибудь нацистский заправила произносит их, наверно, из страха перед растущим возмущением и приближающейся народной бурей. Но, кроме страха, здесь такая же доля самообмана. Им-то самим неплохо живется за счет народа, который поэтому, независимо от своего желания, обязан быть довольным.

В речах каждого нацистского заправилы явственно чувствуется огромное самообольщение. Именно блеф — сфера, облюбованная гитлеровским режимом и его записными апологетами. Гитлеризм воображает, что восстановил мнимо потерянную честь Германии: пусть, мол, теперь Германия этим и живет. Гитлеризм воображает, что осчастливил Германию, добившись, чтобы ее боялись, — как будто сама Германия не боится и у нее нет для этого весьма веских оснований. Принято воображать, будто режим, не знающий моральных затруднений, — наиболее прочный режим, и потому, дескать, ему ничего не страшно. Вслед за своим народом он будет обманывать другие народы, покамест не парализует все противные себе силы, «если удастся, то без войны», как уже давно декларируется.