Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

вещей» даже не упоминается асимметрическая природа всякого отражения и, соответственно, вся проблема энантиоморфизма (правизны-левизны), которая была известна еще Платону (см.: Theaet 193 с; Tim. 46b).

Отражение здесь полностью соответствует принципу прозрачности, согласно которому в зеркале мы видим буквально то же, что и в действительности: саму действительность.

Подчинение искусства действительности (при всех различиях концепций, объяснявших, что именно следует понимать под «истинной действительностью») – основа не только реалистической, но и любой другой эстетической теории в России. В этом смысле зеркало просто не способно что-либо добавить к тому, что уже и так присутствует в качестве нормативной объективной данности. Отражение здесь не столько вызов и провокация для глаза и ума, сколько критерий объективности самой действительности.

Когда, например, славянофил И. Киреевский пишет в критической рецензии на пьесу, что «наша сцена, вместо того, чтобы быть зеркалом нашей жизни, служит увеличительным зеркалом для одних лакейских наших, далее которых не проникает наша комическая Муза,»20 – он имеет в виду именно объективный характер зеркального отображения.

Вообще функция рефлексия в русских словах так или иначе связанных со словом «зеркало», предельно ослаблена, порой стерта. Зеркало родственно словам «зреть, зоркий, зрак (т. е. лицо, вид, образ, изображение), зрачек, прозор», – т. е. словам, совпадающим по смыслу с глаголами «смотреть, видеть, созерцать, прозревать (= видеть сквозь прозор)» и отсылающих к более общему понятию прозрачности. Не случайно, в народном употреблении слово «зеркальце» означает – тонкий слой льда на поверхности реки или озера, оставленный для наблюдения за жизнью рыб21.

Этой концепции прозрачности соответствует и архаико-магическая функция зеркала. Сохранившиеся до сегодняшнего дня гадания, основанные на вере в возможность появления в зеркале вестника из иного мира, в возможность обнаружения сокрытого – сущностей, смыслов, событий прошлого или будущего – понимают зеркало как магическое окно, способное открывать доступ в потустороннюю действительность. Именно в таком значении и выступают зеркала в поэзии Жуковского, Пушкина, Фета, в «Поэме без героя» Ахматовой.

Тот же смысл имеет известное выражение «глаза – зеркало души». «Через глаза душа светится», – объясняет смысл этой пословицы русская литература. Зеркалу здесь опять-таки отводится функция обнаружения чего-то сокрытого, но как бы «выглядывающего» наружу через окно.

9. Мир отражений, взятый сам по себе, был мало интересен для русской культуры. «Обыкновенным прибежищем праздности» называет зеркало Пушкин. Древняя русская традиция вообще не доверяет отражениям, предупреждая об опасности обмана, обольщения как со стороны являющихся в зеркале «вестников», так и со стороны субъективных попыток человека опознать свой истинный образ в зеркальных отражениях. Ведь и греческое слово эй-колон для христианского сознания означало не только «отражение, видение, воображение, грёза», но прежде всего указывало на тождество отражения с его религиозной сущностью – идолом, кумиром, демоном, бесом, заманивающих человека на гибельный путь поклонения демоническим фантомам. Потому-то старинное церковное правило и требует со всей категоричностью: «Еще же и зерцалом во святом олтаре не подобает быти и смотритеся в них священником»22.

Поэтому даже знаменитое место из Первого послания к Коринфянам апостола Павла

…теперь мы видим [Бога] кок бы в туманном зеркале… (13:12) в России было переведено:

…теперь мы видим [Бога] как бы сквозь тусклое стекло…

И это не случайно: стекло указывает на прозрачность, на возможность прямого, а не отраженного виденья истины вещей. И если искать метафору этому типу визуально-оптического кода, то такой метафорой, конечно же, будет окно.

10. Самое главное окно – окно, открывающее доступ к истинному миру и самой подлинной реальности – это образ: эйкон, икона.

/А/. В противовес западноевропейскому субъективизму и номинализму рациональной рефлексии, традиция русской культуры настойчиво утверждает онтологическую реальность образа: в иконе образ сущности и сама сущность полностью совпадают.

Об иконах никогда не говорят, что это «изображение» Богоматери или «изображение» Бога, но говорят: «это – Богоматерь», «это – Бог». В древней Руси могли даже исповедоваться перед иконой как перед самим Богом23.

Подобно евхаристическому причастию в иконе и через икону осуществляется связь с изображенным на ней почитаемым лицом. Отсюда – популярность чудотворных икон, вынесение их из храма для освящения пространства и жилищ, для ограждения от эпидемий или от врагов.

Теолог, философ и искусствовед Павел Флоренский объяснял это традиционное для России отношение к иконе следующим образом: «Вот я смотрю на икону и говорю в себе: ‘Се – Сама Она’ – не изображение Её, а Она Сама, через посредство, при помощи иконописного искусства созерцаемая. Как через окно, вижу я Богоматерь, Самую Богоматерь, и Ей Самой молюсь, лицом к лицу, но никак не изображению. Да в моем сознании и нет никакого изображения: есть доска с красками, и есть Сама Матерь Господа. Окно есть окно, и доска иконы – доска, краски, олифа. А за окном созерцается Сама Божия Матерь; а за окном – видение Пречистой. Иконописец показал мне Ее, да, но не создал; он отверз завесу, а Та, Кто за завесой, предстоит объективной реальности не только мне, но равно и ему, им обретается, ему является, но не сочиняется им, хотя бы в порыве самого высокого вдохновения»24.

Однако онтологическая реальность образа включает в себя не только то, что «было и есть», но и то, что будет: таково свойство истинной действительности. Присутствие эсхатологического будущего – обязательное качество подлинного образа реальности. Как писал тот же Флоренский: «Икона есть образ будущего века; она дает возможность перескочить время и увидеть, хотя бы и колеблющиеся, образы – ‘как в гадании с зеркалом’ – будущего века»25.

/В/. Другой аспект иконы связан с коллективной природой всякого истинного образа. Образ не может быть только для одного; он исключает эстетический субъективизм и претензии «личного вкуса»; образ существует для всех. И в этом своем качестве именно он и определяет формы коммуникаций, служит для них критерием и коррективом. Или, как учил основоположник славянофильства А. Хомяков: «Икона есть выражение чувства общинного, а не личного»26.

Понимание образа как выражения общих чувств и одновременно их критерия, открыло русской культуре возможность транспорировать эйкон в эйдос (при всех отличиях оба слова имеют общее значение: «мысленный образ»),т. е. в «идею единства», а еще дальше – в идеологию этого единства.

В русской культуре образ всегда идеологичен. И обратно: идеология всегда образна.

/С/. Отсюда – еще одно свойство образа: он всегда обусловлен своей связью со словом: текстом, учением, традицией, литературой, «идейностью», идеологическим заказом.

Так, согласно православному церковному учению, иконы создаются не субъективным замыслом, не собственным изобретением живописца, но в силу закона и Предания. Сочинять и предписывать есть дело не живописца, но святых отцов: им принадлежит неотъемлемое