Тотем и табу. «Я» и «Оно» - Зигмунд Фрейд

разочаровавшись в себе, подчинил себя смерти, как и всем другим естественным необходимостям. Но в доверии к могуществу человеческого духа, считающегося с законами действительности, еще жива некоторая часть первобытной веры в это всесилие.

При ретроспективном исследовании развития либидинозных стремлений в отдельном человеке, начиная с их формы в зрелом возрасте вплоть до первых зачатков в детстве, выяснилось поначалу важное различие, описанное в «Трех очерках по теории сексуальности» (1905). Проявления сексуальных влечений можно наблюдать с самого начала, но сперва они еще не направлены ни на какой внешний объект. Отдельные компоненты сексуальности работают порознь во имя достижения удовольствия и удовлетворяют себя с помощью собственного тела. Эта стадия называется стадией автоэротизма, она сменяется стадией выбора объекта.

При дальнейшем исследовании оказалось целесообразным и даже необходимым вставить между двумя этими стадиями третью, или, если угодно, разделить первую стадию автоэротизма на две. В ее последней стадии, важность которой все больше подчеркивает исследование, обособленные поначалу сексуальные влечения уже слились в единое целое и даже нашли объект, но это не внешний, чуждый индивиду объект, а собственное, сложившееся к тому времени «Я». Принимая во внимание позднее наблюдаемые патологические фиксации этого состояния, мы называем новую стадию – стадией нарциссизма. Человек ведет себя так, словно он влюблен в себя; влечения «Я» и либидиозные желания в рамках нашего анализа еще нельзя отделить друг от друга.

Хотя у нас еще нет возможности достаточно точно характеризовать эту нарциссическую стадию, на которой ранее диссоциированные сексуальные влечения сливаются воедино и сосредоточиваются на «Я» как на объекте, мы все же начинаем догадываться, что нарциссическая организация уже никогда полностью не исчезает. В некоторой степени человек остается нарциссом даже после нахождения внешнего объекта для своего либидо; привлекший его объект, который он обрел, представляет собой как бы эманацию оставшейся у «Я» либидинозной энергии и может вернуться назад. Столь замечательное в психическом отношении состояние влюбленности, нормальный прообраз психозов, соответствует наивысшему уровню этих эманаций по сравнению с уровнем любви к «Я».

Теперь напрашивается мысль связать с нарциссизмом обнаруженную нами у первобытных людей и невротиков высокую оценку психических действий, которую мы, с нашей точки зрения, называем переоценкой, и понимать ее в качестве существенной части нарциссизма. Мы сказали бы, что мышление первобытного человека еще в высокой степени сексуализировано, а отсюда всплывает вера во всесилие мыслей, непоколебимая уверенность в возможность властвовать над миром и непонимание легкоустанавливаемых фактов, которые могли бы вразумить человека относительно его истинного места в мире. В конституции невротиков сохранилась, с одной стороны, значительная часть этой примитивной установки, с другой – происшедшее у них сексуальное вытеснение вызывает новую сексуализацию мыслительных процессов. Психические следствия должны быть в обоих случаях одинаковыми, как при первичном, так и при регрессивно направленном сосредоточении либидинозной энергии на мышлении, – интеллектуальный нарциссизм, всесилие мыслей[338].

Если в качестве доказательства всесилия мыслей у первобытных людей мы можем рассматривать свидетельства нарциссизма, то решимся и на смелую попытку провести параллель между ступенями развития человеческого мировоззрения и стадиями либидинозного развития индивида. Анимистическая фаза соответствует в таком случае, как по времени, так и по содержанию, нарциссизму, религиозная – ступени поисков объекта, отличающегося привязанностью к родителям, а научная фаза тождественна тому состоянию зрелости индивида, когда он отказался от принципа удовольствия и ищет свой объект во внешнем мире путем приспособления к реальности[339].

«Всесилие мыслей» сохранилось только в одной области нашей культуры – в области искусства. Лишь в искусстве еще происходит так, что томимый желаниями человек достигает чего-то похожего на удовлетворение, и эта игра, благодаря художественной иллюзии, вызывает аффективные воздействия, будто она представляла собой нечто реальное. По праву говорят о чарах искусства и сравнивают художника с чародеем. Но это сравнение, вероятно, имеет большее значение, чем то, на которое оно претендует. Искусство, которое наверняка не началось как l’art pour l’art[340], поначалу обслуживало тенденции, большей частью сегодня уже заглохшие. Среди них можно предполагать различные магические цели[341].

4

Итак, первое миропонимание, сложившееся у человека, – мировоззрение анимизма – было психологическим; оно еще не нуждалось ни в какой науке для обоснования, ибо наука начинается только тогда, когда люди осознали, что не знают мира и поэтому должны искать пути его познания. Анимизм же был для первобытного человека естественным и, само собой, понятным; он знал, каково положение вещей в мире, а именно что оно таково, как его ощущает сам человек. Стало быть, мы готовы обнаружить, что первобытный человек перенес во внешний мир структурные отношения своей собственной психики[342], а с другой стороны, вправе попытаться перенести на человеческую психику то, чему учит анимизм о природе вещей.

Техника анимизма – магия – яснее всего и без всяких околичностей обнаруживает намерение навязать реальным вещам законы психики, причем духи еще не должны играть никакой роли, в то же время сами духи могут становиться объектами магического воздействия. Стало быть, предпосылки магии, образующей ядро анимизма, более первичные и древние, чем учение о духах. Наше психоаналитическое понимание совпадает в этом случае с учением P. P. Маретта, который предпосылает анимизму преданимистическую стадию, характер которой лучше всего обозначается термином «аниматизм» (учение о всеобщей одухотворенности). Мало что можно сказать о преданимизме на основании наблюдений, так как до сих пор не найден ни один народ, лишенный представлений о духах[343].

Тогда как магия еще полностью сохранила всесилие мыслей, анимизм уступил часть этого всемогущества духам и тем самым проложил путь к образованию религии. Что же побудило первобытного человека прийти к этому первому ограничению себя? Вряд ли понимание ошибочности своих предпосылок, ведь он еще сохранял магическую технику.

Духи и демоны, как было указано в другом месте, представляют собой всего лишь проекцию его эмоциональных побуждений[344]; объекты, на которых сосредоточены его аффекты, он персонифицирует, населяет такими персонами мир и снова находит вне себя свои внутренние психические процессы, совершенно так же как хитроумный параноик Шребер находил отражение привязанностей и утрат своего либидо в судьбах, придуманных им «божественных лучей»[345]. Здесь, как и в предыдущем случае[346], мы уклонимся от вопроса, откуда вообще берется склонность проецировать вовне психические процессы. Однако на одно предположение мы смеем решиться, а именно что эта склонность усиливается там, где проекция доставляет преимущество психического облегчения. Такое преимущество можно твердо ожидать, когда стремящиеся к всемогуществу побуждения вступают друг с другом в конфликт; тогда, очевидно, не все они могут его достичь, фактически процесс заболевания паранойей пользуется механизмом проекции, чтобы разделаться с