Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

предмет спора. Таким образом, иногда – а в действительности, вполне вероятно, и чаще всего – случается так, что антагонисты обнаруживают способы изменения ритма и фокуса своей враждебной словесной баталии; при этом они, возможно, уже не используют стандартные гоффмановские инструменты ритуального исправления ситуации, но на негласном паралингвистическом уровне возвращаются к ситуационному равновесию. И даже после того как гоффмановские вызов и извинение либо вежливое игнорирование происходящего не срабатывают, все равно сохраняются процессы микродеэскалации через повторение одного и того же, утрату когнитивного содержания спора и обесценивание гнева, превращающегося в скуку.

Другим условием для перехода к насилию выступает публика, побуждающая, а то и принуждающая к схватке. Но и это условие зачастую отсутствует. Нередко зрители ощущают значительное беспокойство, когда рядом с ними присутствует угроза насилия – жаркие ссоры и бахвальство; у них обычно не хватает смелости вмешаться в ситуацию, и при любом возможном случае публика уклоняется от нее, не поддерживая предстоящую драку, а отвращаясь от такой перспективы. Разумеется, те, кто предается бахвальству, могут инсценировать свои действия только ради того, чтобы застращать публику, но в этом случае перед нами уже сговор, некая форма ограниченного насилия – не тотальная атака, не спуск в туннель, а его обманные имитации с целью произвести впечатление.

Мы привыкли к зрелищным историям насилия, среди которых имеются рассказы о толпах, подстрекающих отдельно взятых людей к дракам. Однако у таких аудиторий есть особые условия, которые проявляются в особенности там, где и более масштабное сообщество, и конкретные антагонисты вовлечены в довольно плотные сети взаимоотношений, когда отдельных лиц знают по имени и они обладают репутацией, которую нужно создавать или защищать либо можно потерять. Именно так выглядит одна из структурных особенностей городских гетто, где локализован уличный кодекс. Аналогичный паттерн «аквариума с золотыми рыбками»[28] в виде публики и индивидуальных репутаций наблюдается в школах и тюрьмах, то есть в тотальных учреждениях, где присутствует стратификация между низшим классом заключенных или подвергаемых принудительному обучению лиц и персоналом, который формально несет за них ответственность. В данном случае поединки между представителями низшего класса ведутся не только в личных целях, но и выступают актом неповиновения запрещающим их властям. Здесь имеется не только аквариум с золотыми рыбками репутации, но и идущая вразрез с нормой статусная система, в которой вы приобретаете определенную репутацию благодаря участию в поединке, даже если вы его проигрываете. Однако такие сложные и специфические обстоятельства присутствуют не везде – в целом распределение условий, способствующих перерастанию повседневных конфликтов в насилие, встречается относительно редко.

Чаще всего люди обнаруживают способы сдерживать насилие, отступать от его грани. Насилие могут спровоцировать краткосрочные микроситуационные условия, но обычно они не выступают в роли чувствительного спускового крючка – гораздо чаще такой микроситуационный курок дает осечку.

Глава 10

Элита насилия

Насилие всегда прорывается наружу в виде действий небольшой части людей, которые активно к нему стремятся, а доля тех, кто совершает насилие умело, еще меньше. Обычно их окружает большее количество эмоционально вовлеченных лиц. Иногда они явно выступают участниками одной и той же спортивной команды, одних и тех же беспорядков, одних и тех же военных или полицейских сил, одних и тех же уличных банд, одними и теми же фанатами или гуляками – одним словом, частью более многочисленной группы, которую можно назвать номинально склонной к насилию. Иногда присутствует и публика другого уровня, которая поддерживает совершающих насилие или просто проявляет любопытство; наконец, его свидетелями могут стать случайные посторонние лица. В свою очередь, на другой стороне могут присутствовать различные уровни противников и жертв, у которых, возможно, есть свои сторонники, зрители с задних рядов и т. д. Все вместе они составляют социальную сцену – структуру, пронизанную конфронтационными эмоциями, и к немногочисленной элите насилия (violent few) относятся те, кто извлекает преимущества из этого эмоционального поля.

Малочисленность активных и грамотных субъектов насилия

Для начала давайте вкратце вспомним, какие данные мы затрагивали в предшествующих главах.

Отправной точкой для наших рассуждений послужил тот обнаруженный исследователями факт, что во время Второй мировой войны огонь в бою вели исключительно или почти полностью всего лишь 15–25% солдат, находившихся на линии фронта, причем эти данные согласуются с фотографическими свидетельствами большинства войн ХX века. В некоторые предшествующие исторические периоды более эффективный организационный контроль над массовыми пехотными соединениями позволял обеспечить более высокую долю стрелявших, хотя точность в поражении целей была низкой; в то же время в войнах эпохи Античности и племенных войнах активных участников сражений зачастую было очень мало. После Корейской войны методы обучения солдат в западных армиях претерпели изменения, нацеленные на повышение уровня ведения огня, однако точность стрельбы оставалась низкой, если судить по масштабам растраты боеприпасов. Как демонстрируют данные, относящиеся к войне во Вьетнаме, среди пехотинцев выделяются три категории: небольшая доля солдат (около 10%), которые практически вообще не стреляли, около 45% стрелявших время от времени и еще 45% стрелявших почти всегда. Доля тех, кто активно стрелял, была выше среди добровольцев и ниже среди призывников, а среди солдат, которые шли в бой с меньшим воодушевлением, к часто стреляющей группе относились лишь около четверти, что не слишком отличается от данных исследования С. Л. Э. Маршалла. Даже после упомянутых реформ военной подготовки остаются чрезвычайно агрессивное меньшинство и масса обычных солдат, которые делают в бою ровно столько, чтобы это позволяло сохранять участие в происходящем. При этом большинство из тех солдат, которые активно совершают насильственные действия, не обязательно успешно попадают в противника – грамотно применяющие насилие составляют еще меньшую часть, чем данная группа.

Если обратиться к насилию со стороны полиции, то можно выделить несколько его уровней: стандартное применение силы для усмирения подозреваемых, высокий масштаб силового воздействия, включая ситуации, которые именуются чрезмерными, и стрельба. В общенациональных масштабах США лишь около 0,2–0,3% всех полицейских страны стреляют в людей на протяжении отдельно взятого года, а летальными исходами заканчивается около трети таких инцидентов [Fyfe 1988; Geller 1986][1]. Стрельба, как и другие виды полицейского насилия, более распространена в крупных городах с высоким уровнем преступности и активности уличных банд. Например, в полицейском департаменте Лос-Анджелеса хотя бы раз участвовали в перестрелках 7,8% сотрудников, а 0,2% участвовали в трех и более подобных эпизодах [Christopher 1991: 36–40]. При этом стандартное применение силы довольно распространено: 70% сотрудников полиции Лос-Анджелеса участвовали как минимум в одном подобном инциденте – как правило, с применением физических приемов для задержания и взятия