Насилие. Микросоциологическая теория - Рэндалл Коллинз

Драйзеру уйти. Льюис снова сказал: «Повторяю, что вы лжец и вор». «Хотите, чтобы я ударил вас еще раз?» – заявил требовательным тоном Драйзер. «Если вы это сделаете, то я подставлю другую щеку», – ответил Льюис. Тогда Драйзер сказал: «Э, Льюис, ну ты и дерьмо!» Вошедший мужчина уже выталкивал Драйзера в дверь, когда тот повернулся и крикнул: «Мы с тобой встретимся в любое время и в любом месте. Нам еще будет что сказать друг другу!» Льюис последовал за ним, что-то бормоча. Тогда Драйзер сказал: «Льюис, почему бы тебе не впаривать свои писульки в каком-то другом месте?»

Перед нами сцена в духе Гоффмана. На публике Льюис продолжает разыгрывать уважение к своему былому наставнику, но за кулисами жалуется на его поведение. В конце концов он позволяет себе высказать свое закулисное мнение на публичном собрании – шокирующий разрыв кадра. Тем не менее для этого есть чрезвычайно подходящий повод, поскольку на мероприятии присутствуют все те, кто наиболее заинтересован в борьбе за репутацию – коллеги Льюиса и Драйзера по литературному цеху. К тому же это праздничный разгульный повод, сопровождаемый сотрясанием устоев: напомним, что описанная попойка происходит во времена сухого закона, причем в этом иконоборчестве присутствует своего рода профессиональная инвестиция, поскольку то поколение писателей обрело славу в рамках течения натурализма, демонстрируя низкие стороны жизни. Сам Льюис, имевший репутацию ниспровергателя традиционных ценностей, не дает оснований для разочарования.

Драйзер, напротив, стремится к ритуальному исправлению ситуации, сначала вызывая Льюиса на приватный разговор; однако его прямолинейное требование извинений – это еще и эскалация, не оставляющая выхода. Теперь Льюис может сохранить лицо, лишь повторив свои обвинения, и Драйзер отвечает ему ритуальной пощечиной. Случись этот инцидент лет на восемьдесят раньше, дело могло бы дойти до дуэли, но оба писателя осознанно не склоняются выяснять отношения столь традиционным способом[25]. Фактическим исходом их схватки оказывается ничья: обе стороны повторяют одни и те же слова и действия. Наконец вмешивается третья сторона: человек, вошедший в комнату, вырывает Льюиса из рук Драйзера – как выясняется, Льюис не испытывал горячего стремления к поединку, а «двигался с трудом и не сопротивлялся» [Arthur 2002: 69]. Драйзер, покидая место событий, бросает шаблонный вызов встретиться снова, но боевой настрой сходит на нет в обмене банальными оскорблениями. В итоге соперники нашли способ избежать каких-либо дальнейших стычек. Драйзера удовлетворил общественный резонанс, последовавший за этим инцидентом, а Льюис, который и так уже наслаждался публичной полемикой вокруг своих подрывающих традиционные устои произведений, воспринял случившееся как большой успех и снова принялся восторгаться творчеством Драйзера.

Почему не произошла эскалация схватки? На тот момент Драйзеру был 61 год, но с его ростом шесть футов один дюйм [185 сантиметров] и весом более 200 фунтов [91 килограмм] он был крупнее и сильнее высокого и худощавого 46-летнего Льюиса – этот момент помогает объяснить как готовность Драйзера перейти к рукоприкладству, пусть и не очень серьезному, так и то, что Льюис ограничился лишь словесным ответом. В описанном инциденте используются стандартные приемы, позволяющие избежать эскалации: повторение одних и тех же слов и жестов, предоставление третьей стороне возможности разнять соперников, пустые вызовы для продолжения выяснения отношений. Однако оба писателя сохраняют лицо: не произошло ничего особенного, публичный скандал оставил все как есть, о чем было известно и раньше, только не на гоффмановской авансцене, а в частном порядке.

Итак, мы рассмотрели ряд способов, при помощи которых траектории, ведущие к порогу туннеля насилия, не продолжаются дальше и поворачивают назад. А в каком случае участники конфронтации вступают на четвертый путь – к самому насилию? Еще раз напомним теоретический постулат, разрабатываемый в этой книге: конфронтации вызывают напряженность и страх, которые препятствуют совершению реального насилия; эмоциональная напряженность разрешается насильственной атакой только при наличии слабой жертвы либо в тех случаях, где у конфликта имеются страховочные «костыли» в виде поддержки публики, что позволяет превратить его в постановочный поединок, который ведется в пределах социально устанавливаемых ограничений. Таким образом, бахвальство может привести к насильственному столкновению в одном из двух следующих случаев. Во-первых, если одна из сторон ощущает себя намного сильнее другой – по меньшей мере в этот конкретный момент: именно более сильная сторона предпринимает нападение. При этом бахвальство само по себе может выступить проверкой того, какая из сторон слабее; колебания или раболепство перед лицом бахвальства либо попытка отступить – именно эти моменты и могут стать спусковым крючком для нападения[26]. Во-вторых, при наличии чрезвычайно заинтересованной аудитории, наблюдающей за нагнетанием бахвальства и рисовки, сцена для схватки уже подготовлена, и главные действующие лица могут оказаться не в состоянии «включить заднюю», даже если захотят. Воздействие аудитории становится еще сильнее, если хотя бы один из участников противостояния хорошо известен публике лично. Этот момент создает ситуацию, когда на кону для данного актора стоит сохранение или потеря своей репутации: любой способ отступления от схватки, который не принесет публике драматического удовлетворения, обойдется ему дорогой ценой. Итак, можно ожидать, что конфронтации без публики или при анонимной аудитории имеют наименьшую вероятность эскалации до затяжного насилия[27].

Чаще всего эти условия отсутствуют. Участники конфронтаций либо оказываются слишком равны по силам, либо ощущают лишь небольшое преимущество, которого недостаточно для уверенности в том, что им удастся довести дело до явного и устойчивого перелома. Вспомним выводы главы 2 о том, что нежелание сражаться, столь широко распространенное в ходе военных битв, представляет собой не просто страх получить ранение – это обобщенная социальная напряженность, возникающая в результате взаимодействия при отсутствии сплоченности. В ее основе лежит опасение оказаться проигравшим в ситуационном соревновании, то есть потери могут оказаться больше, чем телесные страдания. Речь идет не просто о том, сражаться или не сражаться, но и о том, чтобы сражаться с достойным видом.

Эта повышенная чувствительность интеракционного процесса, которая чаще всего не позволяет нам слишком отдаляться от конвенционального потока взаимных жестов в микровзаимодействиях, заодно выступает источником именно тех обид, которые наносят нам мелкие действия других людей и побуждают нас по меньшей мере угрожать эскалацией конфликта. Мы оказываемся на грани насилия из‑за разрывов в потоке микровзаимодействий; в широком смысле это нарушения в духе Гоффмана, хотя конкретное содержание того, что именно люди принимают за провалы во взаимодействии, выходит далеко за рамки тех конвенций учтивости среднего класса середины XX века, которые впервые были описаны Гоффманом. На грань насилия приводит не содержание ссоры или характер оскорбления, а мельчайшие микродетали способов управления конфронтацией начиная с того момента, когда она превратилась в осознанный