100 петербургских историй, извлеченных из архивов и пожелтевших газет - Анна Сергеевна Манойленко

В тот февральский день 1855 года лакей Папков, пообедав, заступил на дежурство в залах Нового Эрмитажа. Посетителей в музее немного, и отведенные служителю часы обещали пройти спокойно. Однако вскоре в соседнем зале раздался шум. Служитель немедля поспешил туда…

Новый Эрмитаж, открытый в феврале 1852 года, был доступен для всех «подобающим образом» одетых представителей столичного общества. А творческим людям с кистями и мольбертами служители вообще не удивлялись – они завсегдатаи музея, их пускали туда по особым «художественным» билетам. Многие, особенно учащиеся Императорской Академии художеств, занимались копированием работ европейских и русских мастеров: такая практика считалась важной для овладения основами искусства и воспитания вкуса.

Кстати, предметы для экспозиции отбирал лично Николай I, он внимательно следил за развешиванием картин и даже цветом мебели в залах своего любимого детища. Находясь в Петербурге, государь почти ежедневно навещал музей, любуясь экспонатами и внося коррективы. Все посетители Нового Эрмитажа считались «царскими гостями», и дежурным лакеям (исполнявшим обязанности смотрителей) предписывалось обращаться с ними уважительно.

Итак, что же увидел лакей Папков? В кабинете мастеров итальянской школы некий молодой художник, забравшись на позолоченный обитый бархатом стул, снимал со стены небольшую картину кисти художника Карло Маратти, изображавшую Мадонну с младенцем Иисусом. Заметив вошедшего Папкова, он очень испугался и начал предлагать служителю деньги, упрашивая того не поднимать шум. Но лакей не прельстился на подкуп и сразу вызвал на место «начальственных лиц»: гоф-фурьера (заведующего прислугой) Берендсона и помощника заведующего отделением живописи Виктора Симона.

Нарушителем музейного порядка оказался живописец-любитель Алексей Крамаревский, канцелярский служитель в Министерстве внутренних дел, а копированием картин занимался в свободное время по «душевной склонности». Собственный поступок молодой человек объяснял трудностями технического характера: заинтересовавшая его картина располагалась во втором ярусе, а художнику требовалось снять с нее мерки для создания копии. О том, что самовольно прикасаться к экспонатам запрещено, Крамаревский, по его словам, не знал.

«Что касается до того, что я предлагал лакею деньги, то это произошло от боязни лишиться права на посещение Эрмитажа», – уверял он. Строгие начальники не оценили разъяснений художника и отобрали у Крамаревского входной билет, запретив впредь появляться в музее.

Казалось, на этом история должна завершиться. Однако сведения о происшествии дошли до обер-гофмаршала (главноуправляющего придворным хозяйством, дворцами и загородными дачами императорской семьи) графа Андрея Шувалова. Он потребовал провести дополнительное расследование. Выяснилось, что гоф-фурьер Берендсон, появившись на месте происшествия, в присутствии служителей раскричался на Крамаревского, обвиняя того в попытке кражи, «и не соблюл той вежливости, с которой должно обращаться со всеми посетителями Императорского Эрмитажа».

После этого Шувалов отдал распоряжение собрать сведения о нарушившем порядок Крамаревском. Оказалось, что чиновник – любитель искусства, являет собой пример «отличной нравственности и приличного поведения и никогда ни в каких проступках замечен не был». Намерение похитить картину с его стороны ничем не подтверждалось, а самовольное снятие ее со стены произошло «единственно от незнания эрмитажных правил».

В итоге ситуация неожиданно обернулась благоприятным для Крамаревского образом: он отделался всего лишь месячным запретом на посещение Эрмитажа. Дальнейшая судьба любителя искусства неизвестна, по всей видимости, он не достиг больших высот ни на служебном, ни на художественном поприще. Однако собственную душевную потребность в прекрасном ему, несомненно, удалось удовлетворить.

Путешествие «Феникса»

Историк флота Феодосий Веселаго впоследствии назвал это плавание «особенно замечательным». Ведь среди двенадцати специально отобранных для него лучших воспитанников Морского кадетского корпуса были будущие флотоводец Павел Нахимов, лексикограф Владимир Даль, исследователь Антарктиды Павел Новосильский, земский деятель Александр Рыкачев…

Экспедиция стартовала в конце мая 1817 года с Кронштадтского рейда на одном из лучших кораблей Балтийского флота – быстроходном бриге «Феникс». Команда составляла около полутора сотен человек, а кадетам поставлена особая задача: лично познакомиться со всем, «что заслуживало внимания» в столицах Швеции и Дании, и самим достойно представить настоящее и будущее Российского Военно-Морского флота. Таким образом, Морское министерство решило ответить на состоявшийся годом ранее визит шведских гардемаринов в столицу Российской империи.

Начальство Морского корпуса особо озаботилось надлежащей экипировкой участников экспедиции. «Все сии гардемарины снабжены каждый двумя куртками и галстуками, брюками суконными – одними, летними – тремя, кивером, тесаком, фуражкою, шинелью», – сообщал директор корпуса Петр Карцов главному командиру Кронштадтского порта Федору фон Моллеру. Молодым людям выдали также по три пары сапог на каждого в расчете на постоянное поддержание «парадного» вида обуви.

Руководитель плавания 32-летний лейтенант князь Сергей Ширинский-Шихматов – поэт и писатель, действительный член Российской академии, за литературные труды удостоившийся от императора Александра I пожизненной пенсии в 1500 руб. Он пользовался любовью и уважением воспитанников.

В соответствии с предписаниями Морского министерства плавание должно было стать полноценной учебной практикой. На протяжении нескольких месяцев гардемаринов обучали управлять судном, прокладывать курс по карте, они занимались «матроской работой», изучали парусную оснастку, несли вахтенную службу…

В свободные часы Ширинский-Шихматов занимал своих подопечных переводами с иностранных языков, а также ведением журналов, в которых каждый в меру литературных способностей и наблюдательности должен описывать все происходящее с судном и увиденное в различных портах.

Участники плавания, в силу своего юного возраста, отнеслись к нему легко и весело. Для них это стало настоящим морским приключением, с обилием ярких впечатлений, романтики, а порой просто безрассудного баловства. Дмитрий Завалишин вспоминал, что гардемарины любили спускаться по снастям головой вниз, другая забава – пробежка по борту вокруг судна с риском упасть в воду или на палубу.

Главное, чем были озабочены озорники, – не попасться на глаза Ширинскому-Шихматову. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям, как в случае с Павлом Нахимовым.

«При крике “Князь идет!” он хотел соскочить на палубу, но, зацепившись ногой за веревку, упал, рассекши подбородок о железное кольцо, вбитое в палубу, и закричавши: “Братцы, не сказывайте князю!”, когда тот стоял уже за ним и все видел», – вспоминал Завалишин.

Другой проказник, Александр Рыкачев, попался наставнику в тот момент, когда, подобно циркачу, переходил с одной мачты на другую по натянутой веревке и, внезапно оступившись, повис на одной руке. В результате пришлось «подвести под него беседку и долго оттирать руку спиртом, чтобы иметь возможность разжать ее».

После посещения портов на Балтике (Роченсальма, Свеаборга и Риги) в июле 1817 года бриг «Феникс» прибыл в столицу Швеции. Российский посол в Стокгольме Петр Сухтелен, пользуясь связями при дворе, представил гардемаринов членам королевской семьи: кронпринцу Карлу Юхану, будущему основателю династии Бернадотов (знаменитому маршалу наполеоновских войск), и его сыну Оскару.

«Он весьма ласково обошелся