Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

Нам еще, по сути, ничего не сообщено о герое – ну, бедный студент-ипохондрик, – а кто он, что он, зачем и откуда? – но мы уже знаем мысли его, причем самые сокровенные. Впрочем, тоже явленные нам в самой неопределенной форме. Как будто. А на самом деле вполне пригодные к расшифровке читателем… Герой как будто что-то хочет скрыть от себя, но от нас-то скрыть ему трудно…

Автор таким образом задает правила отношений между читателем и героем. Иногда мы будем проникать в голову персонажа, причем чаще всего в минуты его сомнений, возражений себе самому, укоров, когда он чувствует, что здесь что-то не то – за ним как будто следят из нашего измерения (мы с автором на одной стороне бытия).

А самое интересное – читатель знает больше героя!.. Герой еще способен сомневаться, станет ли он убивать. “Ну зачем я иду? Разве я способен на это?” Конечно способен. Не просто способен, а обязательно убьешь!.. И откуда же это знает читатель, Евгения Львовна?.. Вы-то знаете сразу – и не потому, что Вам рассказали или показали в кино… А откуда, откуда?.. Ну как же! Да оттуда, матушка, что прежде чем книгу открыть, вы, читатель, прочли название, а оно – “Преступление и наказание”!.. А не “Три мушкетера”… Это герой еще не осведомлен, что убьет, а мы-то заранее знаем! Не отвертеться ему.

Шестой абзац. Следует яркая картина этой части СПб – “…известка, леса, кирпич, пыль…” – но ключевое слово “вонь”; на общем фоне контрастнее различается облик героя – общий план: у героя, оказывается, “тонкие черты” – это на них мелькнуло “чувство глубочайшего омерзения”.

Появился повод (возможность) коснуться внешности.

“Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен”.

Будто солнечный луч скользнул по герою. Об этом промолвлено между делом (сказано ж: “кстати”), словно нарочно для будущих экранизаторов и экзаменаторов-садистов; нормальный же читатель волен забыть эту фразу, тем более что сам герой уже в следующем предложении демонстрирует пример беспамятства: “Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая замечать его”. И далее – о той самой манере думать вслух: “Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам…”

Вот-вот, бормотал…

Задержимся на бормотании. Прямые мысли героя будут нам подаваться двояко – когда герой “думает” и когда “бормочет”. Так, он будет бормотать “в смущении” прямо через абзац, сетуя на свою приметную шляпу. (Ее описанию уделяется больше красок, чем внешности героя, хотя справедливости ради: шляпа ведь тоже элемент внешности…) Скоро его бормотанием, едва ли не на полглавы, прозвучит монолог о печальном положении семьи и безвыходности своего положения. “И какой случай навсегда потерял!” – пробормочет он, не сумев добыть топор в хозяйкиной кухне. “Боже мой! Надо бежать, бежать!” – пробормочет, уже убив. Будет панически бормотать, собираясь в полицейскую контору. Будет еще бормотать и еще… И “думать” пространными монологами. Вопрос: всегда ли он “думает” не бормоча? Он, может быть, постоянно бормочет?

Описание красивой внешности героя, данное короткой проходной фразой, контрастное мерзостям окружающих декораций, летней вони и тому подобному, прицеплено к более ёмкому сообщению о бормотании. В романе, ближе к концу, будет дан еще поведенческий портрет героя – проницательным Свидригайловым, и тоже, как это ни удивительно, в связи с бормотанием: “Я уже несколько раз смотрел на вас сбоку. Вы выходите из дому – еще держите голову прямо. С двадцати шагов вы уже ее опускаете, руки складываете назад. Вы смотрите и, очевидно, ни пред собою, ни по бокам уже ничего не видите. Наконец, начинаете шевелить губами и разговаривать сами с собой, причем иногда вы высвобождаете руку и декламируете, наконец, останавливаетесь среди дороги надолго. Это очень нехорошо-с. Может быть, вас кое-кто и замечает, кроме меня, а уж это невыгодно”.

Примечательно, что читатель проницательным свидригайловским взглядом не наделен, хотя бормочущим герой объявлен в самом начале. Казалось бы, видь, раз глядишь на него, как он губами шевелит, декламирует, руками размахивает, ан нет – не замечаем.

Читатель вообще представляет героя более адекватным; согласитесь, бормотание и “думанье” для нас как бы одно – лишь бы кавычки были!.. Но если прав Свидригайлов (а он прав, конечно), таким ли мы представляем героя, каким его видят жители Петербурга? Надо ли что-нибудь расследовать было наихитроумнейшему Порфирию Петровичу, когда герой все сам набормотал и выбормотал?

Фокус, однако, в том, что Свидригайлов, столь выразительно изображая Раскольникова, объясняет его постоянный бубнеж как бы задним числом. Дело не в нашей невнимательности – на первых страницах романа никто не мог таким ярким видеть Раскольникова. Он еще просто не материализовался. Он был для всех почти привидение, и для повествователя – тоже. Узелок ощущений, не совсем человек. Человек без имени, не то чтобы невидимка, но в рыжей циммермановской шляпе какая-то неопределенность.

“«Если о сю пору я так боюсь, что же было бы, если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?..» – подумал он невольно, проходя в четвертый этаж”.

Подумал или пробормотал?

“Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным взглядом, потому что и в ее глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость. – Раскольников, студент, был у вас назад тому месяц, – поспешил пробормотать молодой человек с полупоклоном, вспомнив, что надо быть любезнее”.

Что любезнее надо быть, это правильно вспомнил. Важнее другое. Он также вспомнил свое имя. Вернее, фамилию. Произнес ее. Он Раскольников.

Этапный момент материализации.

Для одной главы многовато, пожалуй. Смотреть в лупу на текст – глава разрастется!.. Продолжим в следующей, а эту я бы назвал в заявляемой книге:

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ГЕРОЯ

ИЗ НИЧЕГО

[16]

Ну что ж, Евгения Львовна, Вы внимательный читатель, это меня радует! Отвечаю на Ваш вопрос, почему я пропустил известное место с подсчетом шагов до дома Алены Ивановны. Это девятый абзац с начала романа. Отвечу охотно.

Пропустил по ряду причин. Во-первых, место слишком известное, а жанр моего выступления – заявка на книгу (всего лишь), тогда как душа лежит к вещам, не затронутым прежде. Во-вторых, мой брат, близнец, уже высказывался по вопросу публично, – разумнее всего Вас отослать к его незаурядной работе. В-третьих, к теме Как