Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

Но не будем мелочиться… Мысль моя такова – для вывода. Раскольников, когда на “пробу” идет, имеет в голове замысел, суть которого читателю не раскрывается прямо, хотя читатель и сам уже все понимает. Эпизод написан, однако, так, что нельзя определить строго, готовится ли Раскольников к убийству старухи или же он готовится роман написать, как ее убивает некто похожий на него самого; в обоих случаях “проба” отвечает одной цели – подготовке задуманного. Получается, что в этом эпизоде герой и автор как бы взаимозаменяемые субъекты. Достоевский сам побывал в похожей ситуации – посетителя, замыслившего роман об убийстве. Его реальный случай, видится мне, спроектирован на романную ситуацию.

Главу можно было бы так назвать:

РУБЛИ И КОПЕЙКИ

[19]

Раскольников – персонаж с поручением; оно включает три пункта: 1) убить; 2) раскаяться; 3) донести на себя.

Самый проблемный пункт 2. Одним поручением тут не отделаешься.

Проще всего отправить на убийство.

Автор играет с Раскольниковым в кошки-мышки. Он и принуждает героя идти на убийство, он же позволяет герою сопротивляться, и верно: подчинись герой авторскому поручению беспрекословно, получится из него просто хладнокровный мясник – Достоевскому такого героя не надо. Его герой трепетен.

Миролюбивая часть Раскольникова, желающая предотвратить роковой шаг, могла бы себя почитать независимой сущностью, тогда как остальное в Раскольникове подчинялось бы неопознанной воле, – только нет, как бы не так, – как бы ни двоился и ни троился Раскольников, все его составляющие во власти автора.

И все же герой сопротивляется. Реально сопротивляется. Но не когда, готовясь к убийству, думает: “Господи!.. покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!” – (эти мысли автор ему и навел), а когда затрудняет создателю свое воплощение, материализацию себя из эфемерных интенций и флюидов замысла. Чем живее Раскольников, тем труднее сообразовать его с авторским поручением – тем больше возникает “почему”, на которые как-то надо ответить.

И соответственно, тем меньше Раскольникову хочется на себя доносить. Раскаиваться тем больше не хочется.

Парадокс в том, что полноценность жизни главного героя этому роману вредна.

Может быть, поэтому Раскольников как персонаж оставляет ощущение недовоплощенности.

Вы дочитаете роман до конца, а многое ли узнаете о главном герое? Прошлое его как было в самом начале, так и осталось в тумане. Шутка ли сказать, но только в Эпилоге мы узнаём, что за ним числится подвиг. Оказывается, убийца двух женщин полтора года назад спас на пожаре двух детишек. И сам обгорел. А мы и не знали. Об этом сообщила суду хозяйка, у которой Раскольников и прежде квартировал – еще у Пяти углов. А что же автор молчал? Такой факт биографии!..

Понятно, что Достоевский выгораживал героя, хотел ему срок скостить в Эпилоге. Но сказать, что придумал он это по ходу работы – в самом конце, когда дело коснулось суда, – не совсем будет точно. Финал с самого начала виделся героическим (мы уже говорили об этом): пожар, спасение, обгоревший герой… А уж потом и раскаянье – на эмоциональном подъеме. Наметки того – в подготовительных материалах. Но вариант не прошел. Слава Зевесу!.. Так и не могло получиться – с пожаром-то. Уж очень бы фальшиво пошло, случись настоящий пожар и прояви себя герой Дядей Стёпой… (Евгения Львовна, Вы моложе меня, Вы “Дядю Стёпу” читали?..) К тому же герой стал сам получаться, стал сам оживать… И только в Эпилоге Достоевский о давнем подвиге вспомнил – и то для суда. Мол, молодец, кто б мог подумать!..

Но как же могло получиться, что в основном тексте романа даже намека на это нет?

И про чахоточного университетского товарища с его дряхлым отцом тоже узнаем в Эпилоге: Раскольников, оказывается, “из последних средств своих помогал… чахоточному… товарищу… и почти содержал его в продолжение полугода”. А после смерти того “ходил за оставшимся в живых старым и расслабленным отцом умершего… поместил наконец этого старика в больницу, а когда тот тоже умер, похоронил его”. Это откопал для суда Разумихин. Этого никто не знал (интересно, знал ли Раскольников)… Положим, Раскольников не желал вспоминать и думать об этом, но всеведущий автор – он-то знал, он-то мог нам сообщить.

Не захотел. Не стал нам давать здорового, жизнерадостного Раскольникова, на чье недавнее прошлое есть лишь намеки, а дал нам больного, ипохондрика и депрессанта, только таким мы и знаем его, хотя впал он в состояние это совсем недавно – что ли, месяц назад…

Да о том ли мы человеке читали роман? Не подменил ли автор в самом начале героя кем-то на него не похожим?..

Нет, такое бывает: что-то с человеком стрясется, и узнаём о нем много хорошего, о чем и не догадывались раньше. Только есть ощущение, тут какой-то иной вариант. Попробуем перечитать роман, держа в голове, что главный герой спаситель двух маленьких детей (спас с риском для жизни), – ух как нам будет мешать это знание!.. Быстро покажется: врет автор!.. Оно и Раскольникову будет мешать, оно загрязняет его теорию посторонним, как раз “арифметическим” мотивом: коль я двух детушек спас, право имею двух теток грохнуть (ну, допустим, одну… хотя бы одну!.. но по факту двух, раз так получилось…), типа того, да?.. а ведь не в этом идея была, не во взаимозачете. Вот и не помнит он о спасенных детишках, а может, даже не знает, потому что автор от него самого утаил и вообще отказался от этой идеи с пожаром, когда работал над окончательным текстом, – так бы и не вспомнил, когда б не суд в Эпилоге.

А что Вы хотите? Недовоплощенность – родовое пятно Раскольникова, он с ним как появился на свет в романе, так и живет. Ноги его на “пробу” привели к старухе – узнаем фамилию героя и что был у него отец (часы-то отцовские). Зашел в распивочную – еще черта человеческая: подвластен воздействию пива. Очень дозированно “человеческое” в нем подается. Мармеладов уже всю подноготную про себя выдал – узнаём, как дочь проституткой стала, и всё-всё-всё самое-самое, а главный герой затаился, слушает, а самого как бы и нет. Он такой никакой и до дома проводит яркого Мармеладова, и поприсутствует на сцене семейного скандала в чужом углу, а себя разве что подаянием проявит – да, добрый, но маловато как-то по сравнению с