Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

Необходима цитата.

“Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать.

Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался”.

Брат мой разглядел здесь противоречие. Счет шагов требует сосредоточенности; нельзя быть сосредоточенным, размечтавшись. То есть думая о постороннем.

Раскольников в таком состоянии – в состоянии задумчивости – не мог считать шаги. И уж точно их не считал Достоевский. Достоевский “вышагивал” сцены романа, мысленно – текст, монологи героев; какая тут шагометрия, когда в голове это? Считать же отдельно зачем-то шаги была для него слишком непозволительная роскошь. “Делать ему было нечего?” – спрашивает мой брат саркастически. И здесь я с ним совершенно согласен. Меньше всего Достоевский мечтал угодить будущим литературным краеведам.

Откуда же взялись 730 шагов? Взял навскидку. Прикинул и написал. Если рассмотреть других числовых “конкурентов” того же порядка, 730 окажется в более выгодном положении (благозвучность, ритм фразы и даже – в известном приближении – скрытая аллюзия на “Пиковую даму”: “тройка, семерка, туз”…); брат мой, близнец, изучил вопрос в различных аспектах – да, 730 предпочтительнее других чисел.

Я со своей стороны проверял расстояния по карте Гугла (интернет предлагает возможности, о которых в прошлом даже мечтать не могли знаменитые краеведы, озабоченные шагометрией) и должен Вам доложить: не сходится. Даже варьируя в разумных пределах коэффициент шага… Нигде не получается 730 шагов полностью. Можете сами проверить, это легко.

В одном я с братом не совсем согласен.

Обращаясь к своей читательской аудитории (а я немаловажная часть ее), он восклицает – по смыслу так: давно ли вы сами считали шаги – допустим, от дома до торгового центра или до автобусной остановки, и вообще, как вы представляете это – “четыреста восемьдесят семь, четыреста восемьдесят восемь, четыреста восемьдесят девять”?.. То есть, по его мысли, занятие мало того что бессмысленное, но еще и невозможное: чтобы не сбиться и верно считать, надо плестись неестественно медленно.

Ошибка симптоматичная. Похоже, человечество действительно теряет навыки. Наверное, так бы сегодня считал шаги любой пешеход, если бы ему того захотелось; интересно, далеко бы он ушел? – но в прошлом, во времена Достоевского, шаги считали технично.

Знаете ли Вы, что в русской классической литературе есть другой персонаж, озадаченный тем же? Пьер Безухов, взятый французами в плен!.. Примечательно, что Толстой и Достоевский заставляли своих героев считать шаги примерно в одно и то же время, – не случайно же оба романа “пересеклись” на страницах “Русского вестника”!.. (Правда, задолго до пленения Пьера и всего лишь в одном номере.)

Но как получается у Безухова это!..

“Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренно приговаривал: ну-ка, ну-ка, еще, еще наддай”.

Понимаете, Евгения Львовна? Была отработана техника счета! Это же элементарно, когда знаете правило!.. И если Пьер Безухов, человек сугубо гражданский, умел считать шаги, то уж военный инженер Достоевский тем более! Другое дело, что не было у него времени (и необходимости!) заниматься глупостями такими; истинный подсчет шагов для условного персонажа не входил в число его художественных задач. И здесь мой брат уже правильно говорит: 730 шагов – это просто деталь, маркер достоверности, такой же, как липкий стол в распивочной и “слишком неприметная” шляпа Раскольникова – “высокая, круглая, циммермановская” – “вся в дырках и пятнах”.

А если шагать в соответствии со стихотворным ритмом, имея в виду какой-нибудь поэтический образец, счет шагов значительно облегчается. Но думать при этом о постороннем не получается – проверял экспериментально. Для справки (может, Вам интересно): расстояние от меня до Вашего кабинета, где растет мирт, – 52 шага.

Но у меня теперь к Вам вопрос, Евгения Львовна. У Толстого дальше:

“Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где-то что-то важное и утешительное думала его душа”.

Так думал он или не думал, считая шаги? По-моему, когда думает душа, причем “глубоко”, это не совсем то, что думаешь ты. Нет, я нахожу, что не думал. Был сосредоточен на шагах. Так и Раскольников должен был думать исключительно о шагах, а не о чем-то мечтать.

С другой стороны, сам Достоевский в какой-то необычайной эйфории летом 1866-го – это когда сроки с ненаписанным романом для Стелловского припекать стали, – сразу два романа писать вознамеривался, утром – один, вечером – другой… До этого вроде бы не дошло, историю “Игрока” мы знаем, но ведь верно же – собирался: два романа и одновременно!.. “Я хочу сделать небывалую и эксцентрическую вещь…” Как это? Возможно ль такое? Или в самом деле мозги у них у обоих, у Раскольникова и автора его, какими-то небывалыми способностями обладали – одновременно думать о разном?

А вот если в действительности исторически соблюлась линейная последовательность в написании текстов, без всякого подобного параллелизма, без всякой одновременности, не подтверждает ли это косвенно как раз невозможность Раскольникову одновременно считать шаги и мечтать о чем-то, а?

Хотелось бы услышать мнение специалиста.

Главу как-нибудь так можно будет назвать:

ЧИСЛО ШАГОВ

[17]

Евгения Львовна, вы меня удивляете! Вы действительно заинтересовались моими суждениями о расстоянии в 730 шагов, мне это ужасно приятно. Поздравляю! Вам привелось разглядеть, что 730 – это по числу дней ровно два невисокосных года! Восхищаюсь Вашей прозорливостью. Надеюсь, Вас не сильно расстрою, сказав, что Вы не первый, кто это заметил. Беды никакой здесь нет. Суть, конечно, не в том, что оно лежит на поверхности; Вы – Вы, дорогая Евгения Львовна, – самостоятельно обнаружили это – вот что важно чрезвычайно. А то, что приходит в разные головы, способно притязать на правду.

Вся проблематика этой версии числа 730 – в интерпретации ее календарной природы. Ну, два раза по 365 дней – и что? Что это значит? Убедительных доводов в пользу концепции я не встречал. С братом моим близнецом, помню, тоже об этом говаривали.

Он, если память не подводит меня, грешил на Михаила Михайловича Достоевского – тот занял девять тысяч рублей у их богатой тетушки на издание совместно с Федором Михайловичем журнала – взял в долг и умер, – а брал он в долг аккурат на два года, и будто бы этот срок застрял в подкорке Достоевского, озабоченного долгом брата. Но тут, не вдаваясь в подробности, кое-что притянуто за уши