Колокольчики Достоевского. Записки сумасшедшего литературоведа - Сергей Анатольевич Носов

(лично на мой взгляд). Так и не пришли мы к определенному убеждению. Знаете, если честно, я давно не вспоминал об этом; даже забыл, что 730 это два раза по 365. И вот Вы напомнили, и как-то у меня сейчас прояснилось, мне кажется…

Смотрите. Безотносительно конкретных случаев. Да все с теми же долгами и прочими обязательствами – Достоевский постоянно держал в голове сроки: полгода, год, полтора, два года. Это действительно у него в подсознании было. Но из перечисленных знаковых величин только последняя – два года – выражается круглым числом: 730 (можете также учесть, что годы работы над романом невисокосными были). Вот собственно и все. А большего и не надо. Прикинул порядок в нужный момент изобретения фразы, и круглое число 730 само из подсознания выскочило. А что? Хорошо: 730 шагов.

Получается, расстояние в шагах соотносится с временны́м интервалом, выражающим идею срока (в самом широком ее понимании), а стало быть, выражает ни много ни мало идею долга – вообще, по любым обязательствам. Можно и так сказать: каждый шаг – это шаг к расплате.

И Вы знаете, мне это нравится. Лучшего объяснения я не встречал. Без ложной скромности говорю. Надо же, как мы с Вами придумали!.. Спасибо, что напомнили. Нет, хорошо, хорошо…

Что касается Ваших других наблюдений за числом 730, здесь я восторгов не тороплюсь выражать. Согласен, 73 – простое число, делится только на себя и на единицу. Да и пусть, если ему так нравится! При чем тут Достоевский?

Я Вам другое скажу (если уж думать в этом направлении): проводилось исследование, – ссылку дать не могу, но факт, – да и сами Вы это разузнать можете[1]. Просили прохожих на улице назвать любое двузначное число до ста, выбор оказался довольно неравномерный по распределению, и знаете, в лидерах кто, число какое? – ну, называйте! – жаль, не догадался Вас раньше проверить… Да, 37. Почему-то чаще других выбирают. А следом за ним – 73. Для нужд Достоевского 37 мало подходит – слишком близко от дома 370 шагов, а вот 73 раза по десять – самое то. Заметьте, эксперимент проводился вне всякой связи с Достоевским, просто Ваши коллеги, Евгения Львовна, да будет Вам известно, уже давно к числу 37 интерес проявляют – что-то оно значит в мозгах наших.

И да, в ту же копилку. В кошельке, экспроприированном Раскольниковым, как выясняется в Эпилоге, число рублей было 317. Видите, у Достоевского снова выскакивают тройка и семерка. Анаграмма числа 731, что по счету шагов всего на один шаг дальше. А если вспомнить, что туз – это и есть единица, то тут чистой воды те заветные карты, правда в другом порядке – может быть, чтобы не бросалось в глаза?

Главное не увлекаться… От чего бы я Вас хотел предостеречь, Евгения Львовна, – от увлечения нумерологией, оно до добра не доводит.

А вот двухлетний срок – это дело. Тут, мне кажется, мы в корень зрим.

Не думал, что займусь в этой книге шагами. Но раз мы коснулись темы пространственных перемещений, давайте всё же абстрагируемся от числовых выражений и отметим качественную природу движений героя – ведомость.

Он тот, кто ведом. Персонаж, не принадлежащий себе. Все остальные самодостаточны, а он нет. Он чувствует сам, что есть некая сила, руководящая им.

Ведомый – и вместе с тем наделен интуицией: предчувствует существование высшей силы (воли автора).

Не будем пренебрегать этой непреднамеренной заметкой, так и назовем главу, ей соответствующую в заявляемой книге, – ГЛАВА-ПРИМЕЧАНИЕ

К ПРЕДЫДУЩЕЙ

ГЛАВЕ

[18]

Достоевский ходил на “пробу” к ростовщику Готфридту, чтобы послать по своим следам Раскольникова. И вот Раскольников по следам Достоевского – в своем уже преображенном писателем мире – доходит до дома Алены Ивановны. Он поднимается по лестнице. Он не знает, чьими впечатлениями сейчас живет.

Колокольчик и все такое…

Понимаете, Евгения Львовна, он не знает, что все это было уже с кем-то, с неким неведомым ему Достоевским, – как-то так и не так, но все-таки было.

Я предлагаю Вам ключ к пониманию эпизода.

Представим: Раскольников приходит к Алене Ивановне не как ее будущий убийца, а как сочинитель, замысливший роман о бывшем студенте, который собрался убить процентщицу, а в данный момент приходит на “пробу”. Та же линия поведения, что и у Достоевского, посетившего 15 октября ничего не подозревавшего Готфридта. Два охотника за впечатлениями – Раскольников и Достоевский.

Нам понятно волнение Достоевского, поймавшего, что ли, волну, – автор видит, ощущает, чувствует – и видимое, ощущаемое, чувствуемое, преображаясь, обещает удачу; ее страшно спугнуть.

“Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди”. (Надо увидеть, услышать, запомнить, прийти домой – записать…)

Порог… перегородка… крошечная кухня…

Раскольников представляется… “с полупоклоном, вспомнив, что надо любезнее”. (Надо исполнить определенную роль, – как вел бы себя будущий убийца в сочиняемом романе…)

Вот и у Готфридта, наверно, была подобная реакция – смущенный необычным поведением Достоевского, глядел, “не отводя своих вопрошающих глаз от его лица”.

“…Как бы в раздумье…”

Желтые обои, герани, кисейные занавески на окнах…

Раскольников-литератор – “быстрым взглядом окинул он всё в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение” (вот, вот: “изучить и запомнить” – пригодится все это будущему герою).

“Но в комнате не было ничего особенного”.

Ничего особенного, но мебель обозначается подробно, хотя и без литературных красивостей (сейчас не до них).

Подробности фиксируются, пожалуй, избыточно. Будущему убийце не надо запоминать, желтые рамки “двух-трех грошовых картинок” (так двух или трех?), изображавших “немецких барышень с птицами в руках” (заметим: немецких! – Достоевский у Готфридта отметил бы обязательно, ох как это он не любил!), – убийце не надо, но писателю грех пропустить, а Раскольников в этот момент как бы замещает автора, который пишет роман.

“Всё было чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; всё блестело”.

Раскольников “с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую, крошечную комнату…” – там “постель и комод”, и туда, говорится, “он еще ни разу не заглядывал”. Создается впечатление, что мы знаем больше Раскольникова – о постели и комоде нам сообщено сверх его знания, ведь он туда еще не заглядывал; или Раскольников знает то, чего не знает (такое бывает); впрочем, может и догадаться.

Далее происходит знаменательный разговор.

“– Заклад принес, вот-с! – И он вынул из кармана старые плоские серебряные часы. На оборотной дощечке их был изображен глобус. Цепочка была стальная”.

Мы знаем