Мода и границы человеческого. Зооморфизм как топос модной образности в XIX–XXI веках - Ксения Гусарова

прав животных Генри Солт писал о том, что торговля меховыми изделиями «превращает, можно сказать, в лоскутное одеяло, не только шкуры своих жертв, но также совесть и ум своих приверженцев. Меховая одежда или отделка, как известно, хотя и кажется на вид единым предметом, в действительности состоит из множества фрагментов причудливой формы. Примечательно, что общество, очарованное таким количеством вымыслов и вранья и более всего ненавидящее необходимость взглянуть в лицо фактам, так высоко ценит модные товары, созданные на основании столь обманчивого и иллюзорного принципа» (Salt 1922: 62–63).

Джованни Алои указывает на сходство между таксидермией и изготовлением меховых изделий, так как в обоих случаях смерть животного выносится за скобки, делается невидимой за счет сокрытия швов и других способов работы с поверхностью: «Если в таксидермии шкура конкретного животного обрабатывается таким образом, чтобы морфологически воссоздать анатомию тела животного, с которого она была снята, то меховое пальто конструируется из разных, фрагментированных шкур, перекроенных по анатомической модели человеческого торса. В обоих случаях натурализация полностью переработанной неживой поверхности тела животного достигается посредством сокрытия соединений и швов. И препарированная шкура чучела, и меховое пальто нацелены на отрицание смерти животного и в равной степени успешно достигают этой цели: таксидермия – путем воскрешения убитого животного в реалистической иллюзии жизнеподобия, а шуба – путем замалчивания онтологической сущности звериной шкуры, сведения ее к текстилю» (Aloi 2018: 238). Это противопоставление двух различных способов преодоления природы животного, аннигиляции его жизни и смерти в поверхностной иллюзии представляется крайне важным, хотя и нуждается в некоторых уточнениях.

Как упоминалось выше, чучело далеко не всегда изготовляется из одного-единственного «конкретного животного»: в частности, в случае крупных зверей, шкура которых нередко получала заметные повреждения при охоте, таксидермисты могли соединять фрагменты кожи и скелета, взятые от различных особей, – и в этом смысле поверхность чучела иногда приближается к шубе по своей конструкции. Описания приемов таксидермиста в пособиях по набивке чучел порой напоминают о техниках работы портного. Руководство 1913 года рассказывает о надевании шкуры на заготовку чучела так, как если бы речь шла об облегающем платье: «Затем следует наложить мокрую, намазанную [мышьяковой] мазью, шкуру, плотно прижать ее к чучелу и этим обрисовать фигуру животного» (Федоров 1913: 47). В целом подгонка шкуры по «фигуре животного» напоминает процесс работы кутюрье, драпирующего и кроящего ткань непосредственно на манекене – в отличие от прет-а-порте и более дешевых видов готовой одежды, при изготовлении которых используются выкройки (Менситьери 2024: 35). Как и при подобной работе с текстилем, шкура может предварительно сметываться на живую нитку или скрепляться булавками: «Когда все это сделано, приступают к зашиванию разрезов, а для того, чтобы шкура не могла изменить своего положения, надо укрепить ее острыми шпильками. Разрезы надо зашить возможно аккуратнее, чтобы не стянуть шкуры и чтобы обе половинки соответствовали одна другой» (Федоров 1913: 47).

Само расположение швов на чучеле (как и на одежде) предопределялось возможностью скрыть их, завуалировать момент конструирования видимой поверхности: «Если перья густы и длинны и птица при посадке на доску должна принять более горизонтальное положение, чем вертикальное, так что шов, образовавшийся на груди после набивки птицы, не будет заметен, то можно произвести разрез на груди; в противном случае, удобнее этот разрез сделать на спине, где перья длиннее и положение крыльев прикроет шов» (Там же: 14–15). Чучела птиц зачастую давали таксидермисту большую свободу в «кройке», потому что наличие перьев и сама анатомия птицы позволяли относительно легко закамуфлировать места соединения, восполнения дефектов («Если экземпляр редкий, то необходимо исправить все эти повреждения и недостатки: разорванную кожу – зашить <…> кожу, обнаженную от перьев, нужно стянуть») и разрезы, сделанные при препарировании. Последние зачастую располагаются на теле животного в тех же местах, где обычно находятся швы или застежки в костюме: так, «разрез по всей длине крыла на внутренней его части» (Там же: 15) напоминает о типичной конструкции рукава. Модное тело и таксидермическая репрезентация «кроятся» и собираются по одним и тем же структурным осям.

Как я показывала выше, в литературе и публицистике «долгого» XIX века поверхность тела живых животных нередко описывается через отсылки к верхней одежде: мех в таких случаях может именоваться не только «шубкой», но и, допустим, «сюртуком». В контексте таксидермии подобные метафоры приобретают буквальный характер, так как речь идет уже не о сплошной оболочке, а о скроенной и сшитой по «модельным» параметрам. Британский таксидермист Монтагю Браун следующим показательным образом описывает заключительный этап изготовления чучела тигра из Лестерского музея: «„примерка“ тигриного сюртука [jacket] прошла удовлетворительно, и началось полноценное сшивание шкуры. При этом начали с хвоста, по той причине, что эта часть в любом случае будет в порядке, а если останется лишняя шкура, она может понадобиться в области шеи, груди или живота, в противном же случае ее легко будет убрать» (Browne 1896: 135–136). Помимо упоминания конкретного предмета одежды, его примерки и пошива Браун использует такую специфически портновскую терминологию, как глагол tuck in – ушить, спрятать под шов «излишки» шкуры.

Если таксидермические изделия в описаниях их изготовителей с легкостью превращаются в наряды, обратная трансформация в исторических источниках почти никогда не происходит. Однако намек на нее можно проследить в критике моды, акцентирующей неестественность модного силуэта. Так, примечательно, что американка Элизабет Стюарт Фелпс, сторонница реформы женского костюма, в брошюре «Что надеть?» писала о «современной девушке», что та обтянута тканью (upholstered) наподобие предмета меблировки (Phelps 1873: 11). Учитывая, что изначально, на рубеже XVIII–XIX веков, «набивка шкур животных и обивка мебели осуществлялись в одних и тех же мастерских» (Aloi 2018: 51), формулировку Фелпс отделяет лишь один шаг от того, чтобы объявить объект ее сатирической характеристики чучелом в самом буквальном смысле. Иными словами, в глазах критиков мода имплицитно представляла собой результат плохой таксидермии – практики такого рода, от которого авторы позднейших таксидермических пособий всеми силами старались дистанцироваться, поминутно уверяя читателя, что они не имеют ничего общего с вульгарными «набивальщиками» (stuffers).

Таким образом, «анатомические модели» животного и человеческого тела оказываются не столь различны, что отмечает и сам Алои, рассматривая понятие декорума. Вводимое этим исследователем противопоставление между меховым изделием и чучелом дополнительно проблематизируется существованием модных аксессуаров с головой, лапами и хвостом животного. Как упоминалось выше, меховые муфты и особенно горжетки могли сочетать в себе таксидермические конвенции жизнеподобия (тщательно выделанную морду со стеклянными глазами) с пластичностью, характерной для тканей, и отсутствием фиксированной позы. Трансформация шляпного декора с «птичьими» мотивами во второй четверти XX века также указывает на размывание вводимой Алои концептуальной