Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Вечером 14 октября женщины пили чай в просторном холле «Бристоля». Виктория Петровна отлучилась на минуту, а к Нине Петровне подошел служащий и позвал к телефону. Звонил Михаил Зимянин, советский посол в Чехословакии. Прабабушка взяла трубку и услышала: Никита больше не у дел, его отстранили, стране больше не придется терпеть идиотские выходки этого горе-царя.

Последовала мучительно неловкая пауза. Зимянин понял, что ошибся. Он по привычке позвал к телефону Нину Петровну, а не Викторию Петровну, и теперь разговаривает не с товарищем Брежневой, а с товарищем Хрущевой. Прабабушка не дрогнула. Это было решение партии, всегда говорила она, партии видней. Попрощавшись с послом, она повесила трубку. А когда вернулась Виктория Петровна, она даже улыбнулась: «Слышала новости? Леонид Ильич теперь будет первым секретарем. И ты будешь приглашать меня в Большой театр и на государственные приемы». Больше они никогда не встречались. Через несколько дней Нина Петровна вернулась в Москву.

В тот же вечер в Свердловском зале Кремля состоялся пленум, на котором Хрущева официально сняли. Вся процедура заняла несколько часов.

Дав понять, кто теперь первый, заседание открыл Брежнев: «Все члены Президиума ЦК, кандидаты в члены Президиума и секретари ЦК, выступившие на заседании, были едины в мнении, что в работе в Президиуме ЦК нет здоровой обстановки, что обстановка в Президиуме ЦК сложилась ненормальная и повинен в этом прежде всего т. Хрущев, вставший на путь нарушения ленинских принципов коллективного руководства жизнью партии и страны, выпячивающий культ своей личности. Президиум ЦК с полным единодушием пришел к выводу, что вследствие скоропалительных установок т. Хрущева, его непродуманных волюнтаристских действий в руководстве народным хозяйством страны допускается большая неразбериха, имеют место серьезные просчеты, прикрываемые бесконечными перестройками и реорганизациями»[901].

Протокол заседания октябрьского 1964 г. пленума ЦК КПСС по вопросу о снятии Н. С. Хрущева с высших партийных и государственных постов

14 октября 1964

[РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 748. Л. 3, 5, 23]

С основным докладом выступать он не стал. После некоторых препирательств оба главных заговорщика — Брежнев и Подгорный — отказались (не было у них хрущевской смелости XX съезда), а молодые — Полянский с Шелепиным — хотя и готовили доклад, чином не вышли. Поэтому решили отрядить Суслова обращаться к аудитории. Он был лучший кандидат, «напоминает социал-соглашателя, политикана-приспособленца на все времена»[902]. Он и против «антипартийной группы» докладывал, и против Жукова в 1957-м, теперь против Хрущева. Есть даже мнение, что будущий «серый кардинал» партии сам все это «раскочегарил»: «Он предпочитал всегда стоять в стороне, в тени, за кем-то и манипулировать людьми»[903].

В своей речи Михаил Андреевич заботливо отделял «неправильный» курс бывшего премьера от «правильной» политики партии и государства. Например, громкие заявления о его «авантюрах» во время Берлинского и Карибского кризисов сошли на нет. В конце речи докладчик обвинил Хрущева в создании нового, «мягкого» культа личности, а с места крикнули: «Он давно культ». Все это время обвиняемый молчал. Суслов специально подчеркнул, что Никита Сергеевич попросил разрешения не выступать, что его особенно ранило. Он хотел покаяться перед членами ЦК, но новые начальники посчитали, что для поверженного много чести. В накинутом на плечи темном пальто Хрущев сидел у края стола в президиуме и покорно выслушивал поток лившихся на него обвинений, упершись взглядом в белую колонну. Из зала кричали «позор» и бурно аплодировали критике своего падшего лидера. Некоторые требовали отдать его под суд и исключить из партии.

Доклад тем не менее не обсуждался — вдруг найдутся защитники и несогласные. «Голоса из зала» послушно сказали: «Предлагаем прения не открывать», — хотя высказаться хотелось многим, и отнюдь не в защиту. За эти годы партийцы были глубоко обижены «дорогим Никитой Сергеевичем». Те секретари обкомов, которых он из сталинских винтиков превратил в индивидуальных начальников, стояли за него горой в 1957-м, теперь же его всезнайство, властолюбие и вечные нововведения — то, что потом станет широко известно как «волюнтаризм», — заставили их от него в отместку отвернуться.

Многие обвинения в его адрес были более чем справедливы. Но первый секретарь был хорошим оратором, лучшим, наверное, среди заседающих в президиуме. Вдруг бы он красноречием смог переменить расклад сил или, по крайней мере, сказать что-нибудь убедительно-нелицеприятное о заговорщиках? Этого опасались Брежнев и компания.

Все единогласно поддержали предложение лишить Хрущева должности председателя Совета министров и вывести из состава Президиума. Кто-то потребовал вывести и из членов ЦК, но за вывод надо было голосовать тайно. Могли быть неожиданности, поэтому формально это членство за ним сохранилось до 1966 года.

На пенсию первый секретарь был официально отправлен за нарушение принципов «коллективного руководства», без возможности получить новое назначение «из-за отрицательных личных качеств», «в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». Но Брежнев, который, как и большинство русских правителей, предпочитал не выносить сор из избы, предложил критику оставить в верхах, а из постановления пленума опубликовать в печати только один пункт: «удовлетворить просьбу т. Хрущева об освобождении его от обязанностей… в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».

Вспоминает Шелест: «Я считаю, что это был заговор. Почему? Да какая же это демократия, когда первый секретарь ЦК жив-здоров и не знает, что собирают Пленум?.. Самый настоящий политический заговор. Но провели его через Пленум — „демократию“ продемонстрировали… Он и не знал, что будет Пленум! Ему об этом сказали только в тот вечер, когда на 18 часов назначили Пленум… Я бы на его месте не пошел. Видно, он был уже раздавлен. Он очень добропорядочный человек был. Когда меня освобождали по моему заявлению, я не пошел на Пленум. Хорошо помню Хрущева в президиуме, за столом. На него жалко было смотреть. Жалко! А как только решили вопрос — он ушел. Уехал. Он не прощался с членами Президиума… Говорят о том, что якобы он подошел к каждому члену Президиума, попрощался, сказал несколько теплых слов и т. д. Нет»[904].

К концу двухдневного распятия у него не было на это сил. Зато известна довольная реплика Леонида Ильича вслед уходящему бывшему: «Никита Сергеевич развенчал культ Сталина после его смерти, мы же развенчиваем культ Хрущева при его жизни»[905].

Брежнева избрали первым секретарем