Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

В основном всех беспокоила внутренняя политика: «неправильно, что мы стремимся упразднить сельские райкомы партии»; «разделение обкомов на промышленные и сельские приносит большой вред»; «принижение роли парторганов (в пользу хозяйственных)»; «в рекомендациях т. Хрущева — не знаешь, что правильно, одни реорганизации»; «есть манипуляции с пятилетним планом: пятилетка не выходит — то делаем то же самое уже в семилетку»; «чаще стали [в обществе] вестись [свободные] разговоры, что опасно, т. к. критические замечания надо вести только в партийном русле»; «никто экономического эффекта не подсчитывал по освоению целинных земель»; «только сами лично занимаетесь сельским хозяйством»; «в 1957 г. ставили задачу догнать и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения, получился провал»; «зачем было строить низкокачественные четырех- и пятиэтажки».

Внешняя политика была представлена меньше, но не менее критично: «нетактичное поведение с руководителями социалистических стран внесло диссонанс в общее дело союзничества»; «назвал Мао старой калошей»; «нездоровое соревнование — догнать Америку»; «курс на мирное сосуществование с капстранами неправильный»; но в то же время «размещением ракет на Кубе чуть не вызвал ядерную войну с США» и «Кубинский кризис — авантюра, жонглирование судьбами народа»; «неправильное решение Берлинского вопроса, поставившее на грань войны»[890].

Полянский возмущался: «Сталина поносите до неприличия», — а Шелепин, склонный к передергиванию (он обвинил Сергея Хрущева в том, что тот незаслуженно стал доктором наук, хотя Сергей вполне заслуженно был только кандидатом), настаивал, что экономический «темп за 10 лет — упал»[891].

До позднего вечера по очереди Шелест, Мазуров, Воронов, Суслов перечисляли хрущевские прегрешения. Он несколько раз перебивал, хотел оправдаться, но Шелест его отбрил: «Никита Сергеевич, мы вас слушали много раз — послушайте один раз нас»[892].

Петр Ефимович потом годами рассказывал, как отбивался от «Хруща», который схватил телефон, кричал: «Я вас всех арестую», — и плевал ему в лицо. В стенограмме этого нет, и в книге «Да не судимы будете», написанной много позже, он сожалеет о своей роли в смещении первого и отзывается о нем намного лучше, чем о генсеке Брежневе. Но Гонтарь, который входил в украинский ЦК, в дневниках записал речь Шелеста по возвращении в Киев 15 октября. Из нее получалось, что Никита, «враг народа», только что не с ружьем бился с Президиумом, а бравый Петро его скрутил. Возможно, прохрущевский тон его мемуаров отвечал постбрежневской конъюнктуре 1990-х.

В 1970 году, мня себя богатырем свержения Хрущева — «ничего бы у них без меня не вышло», утверждал он, — Шелест выпустил книгу «Украина наша Радянска». Она сделала из него националистического героя в Киеве, но ее главный тезис — Украина страдалица, а все беды идут из России — не был одобрен Сусловым, за что Шелест поплатился карьерой. Шелест потом говорил, что его подставили. Он думал, что кремлевская благодарность за «Хруща» будет длиться вечно. Они все почему-то уверены, что с ними никогда не произойдет того, что они делают с другими.

Хотя, возможно, Петр Ефимович искренне прозрел. На пенсии он жил в Жуковке и иногда приносил прабабушке с утра бутылку молока и газеты. Она с ним была любезна, угощала пирогом с яблоками (часто их пекла). Мне он запомнился доброжелательным стариком с мощной лысиной, который говорил, как многим «обязан Никите Сергеевичу». Я тогда понятия не имела, что он свергал Хрущева. Обсуждал ли он это с прабабушкой?

Потом много писали о том, как премьер сопротивлялся. Он действительно «не ожидал» такого напора, хотя, быстро признав критику, кажется, не особенно защищался: «[Записки?] посылал членам Президиума по всем вопросам. Разделение обкомов — не противоречит единому руководству». Он думал, что с ним поступят, как он поступил с «антипартийной группой», — переведут на другую работу. Но к концу дня 13 октября стало ясно, что его просьба: «Хотел бы работать, насколько хватит моих сил», — не найдет отклика у бывших товарищей. Слова «уйти вам со всех постов в отставку» первым произнес Полянский[893], и затем члены Президиума один за другим начали призывать «удовлетворить просьбу», хотя Хрущев пока еще ни о чем не просил.

Насколько сильным был его отпор? Даже если не был, он требовался для создания нарратива. Хрущева надо было представить необузданным бунтовщиком. На пленуме 14 октября главный идеолог Суслов сообщил присутствующим, что, хотя он «подавал неправильные реплики», «напор со стороны многих членов Президиума был настолько силен, что товарищ Хрущев вынужден был перейти к обороне, а потом прекратил сопротивление, признав правильность критики в свой адрес»[894].

После первого заседания Президиума 13 октября уже после восьми вечера поверженный Никита Сергеевич вернулся домой на Ленинские горы и позвонил Микояну подтвердить, что бороться не будет: «Я уже стар и устал. Пусть справляются сами. Главное я сделал. Отношения между нами, стиль руководства поменялись в корне. Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга».

Нине Петровне прадедушка позвонить не смог. Она была в Карловых Варах, отдыхала с Викторией Петровной Брежневой, а Семичастный дал распоряжение ни по вертушке, ни с заграницей не соединять. Всем же другим членам Президиума сказали, что если Никита будет звонить, пусть никто не подходит к телефону — чтобы он не сумел их перевербовать. Анастас Иванович на это распоряжение внимания не обратил, а Никита Сергеевич кроме него больше никому и не звонил; только набрал Раду, чтобы предупредить о грядущих неприятностях Аджубея, который кроме редакторства в «Известиях» был еще и членом ЦК. Рада позвонила маме Юле, чтобы та была в курсе.

Сам виновник волнений всю ночь был дома, но Брежнев переживал и опять названивал Семичастному. Шелест потом вспоминал: «Ночь прошла тревожно»[895]. Телефон Хрущева прослушивался, и после его разговора с Микояном сразу стало известно, что бояться нечего. Все равно боялись.

Второй день заседания Президиума начался утром 14 октября. Хрущеву было предложено подписать заявление об отставке «в связи с преклонным возрастом и учитывая состояние… здоровья». Он прочитал тут же от руки написанный Ильичевым текст, немного подправил (одну правку «о поддержке партии на всех постах при работе Хрущева» Президиум не принял), а потом подписал второй перепечатанный вариант[896].

Он был расстроен и подавлен, но покорно выслушивал своих обвинителей — Суслова, Полянского, Косыгина… Микоян предложил «дать