Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева

Никите Сергеевичу возможность исправить ошибки», но другие не согласились. Они осудили Микояна за мягкость, и тот больше перечить не стал. Хрущев извинялся, признал обвинения «в неправильном поведении» и сосредоточении власти: «Вашу честность ценю, по-разному относился, прошу извинения за грубость».

Заявление Н. С. Хрущева в ЦК КПСС с просьбой об освобождении от исполнения обязанностей первого секретаря ЦК КПСС и председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и по состоянию здоровья

14 октября 1964

[РГАНИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 749 Л. 103, 104]

Начальник профсоюзов Виктор Гришин вспоминал, как Хрущев, с трудом сдерживая слезы, каялся в личных ошибках, но от нападок в политике защищался: «Меня обвиняют в совмещении постов первого секретаря ЦК и председателя Совмина… Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом. Моя ошибка в том, что я нерешительно противился вашему настоянию»[897]. Все решалось коллективно, «так почему сейчас поднимается вопрос [Суэцкого, Берлинского, Карибского кризисов] и ставится все это мне в вину? Некоторые говорят здесь о более решительных мерах против Китая… Говорить можно все. Но вот как сделать конкретно, никто не может рекомендовать… Вы меня обвиняете в том, что мы увезли… [из Кубы] наши ракеты. А что же, мы должны были начать мировую войну?»

Сказав, что понимает, что это его «последняя политическая речь, как бы сказать, лебединая песнь», он попросил «обратиться к пленуму». Брежнев и Суслов категорически отказались. И в последний раз укорив собравшихся: «Вы же трусили, товарищ Брежнев. И все же вы трусили»[898], — Хрущев окончательно сошел со сцены: «Не прошу милости — ведь вопрос решен… Я сказал т. Микояну — бороться не буду, основа одна. Зачем буду искать краски и мазать вас. И радуюсь — наконец партия выросла и может контролировать любого человека».

Его сняли без крови, и в этом была его заслуга. События октября имели все признаки дворцового переворота, но формально они укладывались в рамки Устава КПСС. Потом он говорил, что это был лучший его час: еще десять лет назад никто не мог предположить, что преемника Сталина можно будет устранить простым голосованием.

Все завершилось примерно к двум часам пополудни, хотя за пределами Президиума, по свидетельству Семичастного, страсти доходили до точки кипения. Секретари обкомов и члены ЦК, которых свезли в Москву на пока еще не объявленный пленум, требовали ответов:

Начали раздаваться такие предложения: «Вот… там Хрущев побеждает. Надо собрать группу и идти спасать других»… Как было в дни борьбы Молотова и Хрущева, когда пошли спасать Хрущева, когда началось выступление против Хрущева. Но были и другие звонки… такого порядка: «Что ты сидишь? Там Хрущева снимают!.. А ты сидишь и не принимаешь меры»…

Влиять на то, что происходит на Президиуме, в мои обязанности не входит… Я отвечаю за государственные дела, а не за партийные вопросы, которые там решаются… Однако в районе часа дня под давлением таких звонков я позвонил туда и попросил передать Брежневу записку, чтобы он связался со мной. И он мне позвонил. И я говорю, что вот такие, понимаете, звонки раздаются… Имейте в виду, если пойдет группа членов ЦК, я не смогу остановить их. К ним физическую силу я применять не могу. Одни пойдут спасать вас, другие — Хрущева…

— Не на-а-адо!!!

— Я понимаю, что не надо. Но… они могут сами прийти… И вы… что? Откажете им появиться в приемной?.. В итоге — дополнительная буча и… свалка. И… другая сторона требует, чтобы я активно вмешался и призвал вас к порядку: почему вы там так наседаете на Хрущева?

Леонид Ильич перезвонил минут через 30: «Все! Договорились. Заканчиваем. В 6 часов Пленум ЦК»[899].

«Вторую ночь я вряд ли бы выстоял, — вспоминал Семичастный, — так как все настойчивее стали раздаваться требования арестовать Брежнева и других организаторов выступления против Хрущева»[900]. Никого не арестовали, но обедать с соратниками отставленный первый секретарь не остался, вернулся домой.

Еще утром один из самых влиятельных людей мира, 70-летний экс-премьер вышел из машины у ворот своего дома. Сергей встречал его у входа — он жил с женой Галей и маленьким сыном Никиткой на первом этаже особняка. Он всегда был рядом. Они обошли дом и наткнулись на запыхавшуюся маму Юлю. Она приехала узнать, что произошло в Кремле. «Не сейчас», — сказал прадедушка. Сергей ушел в дом, а Никита Сергеевич предложил маме: «Пройдемся».

Они медленно пошли по вымощенной плиткой садовой дорожке. Обойдя дом, он остановился и повернулся к ней. «Ну вот, — сказал он, — теперь я пенсионер». Он произнес это ровно и буднично, как чиновник, зачитывающий цифры роста сельскохозяйственного производства. Мама в слезах молча обняла его, хотя обычно дома бурные выражения чувств были не приняты. Но я чувствовала и радость, вспоминала она, как ни ужасна была новость — оттого, что он жив. Мало кому из советских лидеров так везло. «Все в порядке, — сказал он, пытаясь пошутить. — Зато теперь у меня будет время читать, чтобы сравняться с твоими умными друзьями». Она улыбнулась и снова заплакала.

«Давай съездим на дачу». Всю дорогу в Горки они молчали, а потом около часа ходили по сосновому лесу, вышли к Москве-реке, постояли там, наблюдая ее размеренное течение, и все это время прадедушка читал вслух стихи своего любимого поэта Некрасова. Бубнил монотонно, почти без выражения, одно за другим:

Бесконечно унылы и жалки

Эти пастбища, нивы, луга,

Эти мокрые, сонные галки,

Что сидят на вершине стога,

Эта кляча с крестьянином пьяным,

Через силу бегущая вскачь

В даль, сокрытую синим туманом,

Это мутное небо… Хоть плачь!

Он плакал в душе и читал. Читал, пока за лесом не опустилось солнце и ему не нужно было возвращаться в Москву, в Кремль, на свой последний пленум ЦК КПСС. «Я тебя дома подожду», — сказала мама, прильнув к его плечу. «Не надо. Иди домой, у Левы тоже, наверное, будут неприятности. Завтра увидимся, а пока Сергей на страже», — улыбнулся он.

В это время прабабушка была в Чехословакии, принимала воды вместе с женой Брежнева в Карловых Варах в высокономенклатурном пансионате «Бристоль». Две немолодые подруги — они часто виделись и не раз отдыхали вместе — наслаждались отсутствием партийных обязанностей, минеральными ваннами и