Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

было недалеко. Но Надя и Таня едва шли от слабости… Еще издали мы увидели на улицах сплошную толпу. У всех узлы, мешки и дети всех возрастов. Вся эта людская масса текла к пристаням, как и мы… Когда же мы подошли ближе, то увидали, что стоящий у пристани пароход был совершенно переполнен людьми… Но новые толпы точно не видели этого и, не останавливаясь, всё шли и шли прямо по сходням на пароход, смешиваясь с чужими людьми, теряя своих детей и близких… От плача и крика стоял жуткий гул. Напуганная этой жуткой картиной, я хотела вернуться на берег… Но толпа захватила нас и несла вперед. Мы очутились на пароходе. На нем уже не было места даже стоять. Он был так переполнен, что боялись, что он потонет. К счастью, кто-то распорядился, чтобы пароход отошел от пристани. Какая-то армянская семья разделилась в толпе. Часть ее уже была на пароходе, а часть на пристани. Муж с маленьким мальчиком и с узлом, оставшись на пристани, когда пароход стал отходить, пытался прыгнуть на него, но не допрыгнул и упал в воду. У всех вырвался крик ужаса! Жена, к счастью, не видела этого… Меня охватил такой ужас, что я стала кричать: «Пустите меня на берег!..» Но пароход отошел и стал удаляться от пристани. Плач детей привел меня в чувство. Все четверо плакали и что-нибудь просили… «Мама, я хочу в уборную», – говорит Леля. «Мама, я устала стоять», – плачет Надя. А места нигде ни одного вершка. К уборной не протолкнешься. Около самой уборной очередь больше, чем за хлебом. Мара просит пить. Даша пошла с ней искать воду, но вернулась, не получив ни капли. Около бочек стояли люди в очереди, а скоро выяснилось, что питьевой воды не хватает. Жара стояла безумная… Потом воду выдавали только детям, да и то очень понемногу… В последний день перед Петровском совсем не было воды. Прямо жутко и вспомнить, что там было… Если бы я хоть что-нибудь подобное могла предвидеть, ни за что не ушла бы из дома. Пускай бы лучше убили турки в доме, чем перетерпеть такие муки. Да! Вот когда мы все вспомнили Бога!! На этом же пароходе ехали многие из знакомых и даже доктор Мартынов, но никто почти не видел друг друга в этой бурлящей толпе… Когда пароход отошел достаточно далеко от Баку, матросы стали наводить порядок. Нашли и нам место: для шестерых дали около двух аршин. Мы все сели прямо на пол. Дети положили головы ко мне на колени и лежали как мертвые. Так мы просидели до самого Петровска… Самое ужасное было водить детей в уборную. Я не могла – меня тошнило. Водила Даша. Фактически никакой уборной уже не было… Она была загажена, даже войти в нее было нельзя. Двери не закрывались; женщины и дети исполняли свои естественные потребности прямо около уборной. Больше суток мы ехали в этом аду… Наконец пароход пришел в Петровск, но городские власти нас без карантина на берег не пускали. Тогда люди, доведенные до отчаяния, стали прыгать прямо в воду… Говорят: «Все равно тут все помрем». На пароходе было уже несколько смертей… Наконец разрешили, и нас выпустили на берег. Пристани и ближайшие улицы были уже полны беженцами, уехавшими из Баку раньше… Мы с Дашей сразу же пошли дальше от набережной и стали искать квартиру или хотя бы комнату, но всюду было уже полно… Наконец нашли какой-то пустой сарайчик. В нем не было ничего, что можно было бы назвать мебелью. Но пол был деревянный, и это уже было хорошо. Пустая бочка в углу никому не мешала, но могла послужить как стол. Устроиться можно было неплохо… Я пошла к хозяйке сарайчика и спросила, может ли она продать мне подушки, одеяла и тюфяки. Вот ты всегда пеклась о людях, а я нет. И я скажу, что я права. Люди вообще жестоки, и вообще они не имеют никакой жалости к «ближним». Наоборот, при всяком удобном случае норовят содрать с ближнего и с дальнего все, что только возможно! За этот сарайчик моя хозяйка брала с меня как за хорошую комнату в гостинице. Мы спали на полу, а за постель я платила отдельно. А когда мы уезжали, я все ей же оставила… Вот тебе и любовь к «ближнему»! Драла она с меня втридорога за все! Мы пользовались ее кухней – она брала за «огонь» особую плату. Когда мы грели воду, чтобы выкупать детей, она опять брала деньги за «горячую воду»… У хозяйки был муж-рыбак. Он нам всегда продавал свежую рыбу. И я знаю наверное, что он брал за свою рыбу дороже, чем на базаре. Мы, беженцы, бросившие дом и имущество и кое-как сохранившие только жизнь… Но что им за дело до нас?! Это наша беда, а не их!.. Первые две недели город был переполнен беженцами. Ничего нельзя было достать – ни хлеба, ни мяса, ни масла. В городе не было решительно ничего! Даже касторовое масло в аптеках все раскупили. Я встретила на улице доктора Мартынова. Он мне сказал, что многие покупали касторовое масло для еды. Клали его в кашу, жарили на нем рыбу и картошку. Через две недели городские власти стали выселять беженцев из города и размещать их по окрестным деревням и селам. До этого же все жили лагерем на площадях и улицах. Пищу варили на кострах прямо тут же, где жили… Обратно мы ехали с бóльшим комфортом… И как мы все были рады вернуться наконец опять домой. К счастью, наш дом не подвергся разграблению. Турки не успели дойти до нашего района. Тысячи армян были убиты. Многие дома и сейчас стоят с заколоченными окнами и дверями… Когда турки ушли из города – трупы собирали, вывозили за город и сжигали их там, поливая нефтью.

Через несколько дней мне рассказали, что доктора Захарьяна нашли в его квартире убитым. В другой комнате была убита его жена. Много и других видных армян погибло во время нашествия турок на Баку…

Уложила в ящики всю медицинскую библиотеку мужа и отправила ее в Тифлис. В Тифлисе в это время открывался университет. Учебников не было, а нужны они были очень. Я решила все книги и учебники мужа пожертвовать туда. Давно как-то муж говорил, что если он умрет, то все его книги отправить в Казанский университет. Теперь этого сделать нельзя, дороги закрыты. Но в Тифлисе только