Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Ты что, опять поедешь в Тифлис? – спросила меня Нина.

– Придется! Ведь я там оставила вещи. Да вот посылаю Ванины книги; их нужно отдать в университет.

– Возвращайся скорее! Здесь мы все же все вместе. Да и с едой стало лучше. Говорят, что немцы отпускают пленных. Значит, нужно ждать Алексея, – с грустью сказала она.

Только я собралась идти к Ивану Яковлевичу, чтобы повидаться перед отъездом, вдруг раздался звонок, и в комнату вошла Соня. Дрожащим голосом она сказала:

– Папу только что арестовали и увезли куда-то! Власть в городе в руках татар. Ему предъявили какое-то очень страшное обвинение, за которое ему грозит расстрел. Нужно немедленно ехать в полицию и узнать, где папа…

Это правда странно! За что его могли арестовать? Он политикой никогда не занимался. Разве только выругает кого-нибудь «татарской мордой» – вот и все. Но за это не расстреливают. Но все же за что-то его арестовали…

– Неужели ты ничего не слышала, что говорили полицейские? – допрашивали мы Соню.

– Его арестовали не полицейские, а солдаты-татары. Они сказали, что папа снял телефонную проволоку, которая соединяла казармы и канцелярию правительства, за что полагается высшее наказание! Понимаешь, папе грозит расстрел! Или его повесят, как преступника…

– Что делать?.. Яша, посоветуй! Ведь ты мужчина и больше в этом понимаешь, – сказала Нина.

Но ответ Яши был похож на него самого:

– Я в такое грязное дело вмешиваться не стану! Его все равно повесят, а на меня может упасть подозрение в соучастии! И меня тогда тоже засадят! С татарами шутки плохи… Я и тебе не советовал бы ходить туда. Ты можешь навлечь подозрения на себя и на всех нас. Я скажу тебе, что татары зря не пришли бы к твоему отцу, если бы у них не было доказательств…

– Что ты хочешь этим сказать? Что папа снял проволоку ради «саботажа»?..

– Я не знаю, ради чего. Но я подозреваю, что это именно он снял эту проволоку…

– Это верно! Он ее снял. И при обыске ее нашли в подвале. Я ее сама видела там – она была смотана в большой круг.

– Поедем, Нина! И расспросим, какое наказание ждет за это, – сказала Соня.

– А куда же мы поедем?

– В полицию.

Они уехали.

Когда Нина вернулась, ее узнать нельзя было… Она сразу как-то состарилась…

– Проклятые!.. За власть свою боятся! Всюду врагов видят! По-русски уже разучились говорить! Где только мы не были!.. Ведь делают вид, что это их не касается и что они ничего не знают. И в полиции, и в тюрьме… Нигде его нет! Один старый тюремный сторож нам сказал, чтобы мы поехали в комендантское управление: «Не иначе, как при ём содержат, раз большой преступник…» Приезжаем туда. Нас заставили ждать в приемной; записали наши фамилии. Потом пригласили к дежурному. Входим, и я вижу нашего бывшего офицера Сальянского полка. Ну, думаю, повезло! Он-то уж поможет мне и разыщет отца… Здороваюсь с ним… А он: «Как ваша фамилия?» Сам сидит, а мы с Соней стоим! Мне так хотелось запустить чем-нибудь в его татарскую голову… Может быть, пришел бы в себя и узнал бы меня. Но я сдержалась, сказала фамилию и объяснила, что арестовали моего отца и увезли куда-то, и что я хочу знать, где он, и хочу его видеть.

– Я вас об этом не спрашивал. Мне нет дела, что вы хотите… Потрудитесь только отвечать на мои вопросы! – И стал меня спрашивать, где я живу, чем занимаюсь и кем мне приходится арестованный… Проклятые… Проклятые! Пусть кто угодно приходит сюда и занимает Баку, только не эти… Мучил он нас, мучил часа два!.. Все допрашивал. Наконец сказал, что папа содержится при комендантском управлении. И когда его допросят, то переведут в тюрьму…

Нина плакала и вся дрожала… Я согрела горячей воды, налила в пузырь и приложила к ее ногам.

– Никогда я так не жалела папу, как сейчас! И никогда я так его не любила, как теперь люблю. Бедный мой папа! – сквозь рыдания говорила она. – Ходил себе дома… Ругался… все берег, все приберегал и копил… И я была спокойна за него. А теперь – где он?! Что с ним?!. Может быть, голодный сидит, старик!.. Какое несчастие… Я видела Марию Яковлевну. Она рассказала мне, что папа действительно снял проволоку, которая проходила по крыше. Но он, наверное, думал, что она брошена и никуда не ведет… Он боялся за свою крышу. Чтобы не попортило ее…

Через две недели Нина добилась свидания с отцом. Он был уже переведен в тюрьму. Он встретил Нину таким же бодрым, как всегда.

– Не плачь, Нина! Лучше слушай меня! – сказал он ей. – Здесь живут люди хорошие. Но эти негодяи морят их голодом. И мне здесь всегда есть хочется! Так ты слушай! Поезжай домой и скажи Марии Яковлевне, чтобы она дала тебе пшено, которое в кухне на шкапу. Да кусок свиной копченой грудинки… Да луку побольше! Да керосинку, ту, черную. Она большая, хотя и коптит. Здесь все сойдет! И керосину не забудь… Всеё это передашь дежурному. Тебя не пустят ко мне. Часто нельзя… Я буду варить похлебку! Сам поем, да и других подкормлю! Здесь люди так отощали, что ходить не могут… И мрет же здесь народ! И от тифа, и от голода. Ни докторов, ни лекарств нет! Заболеют и помирают без всякой помощи. И как только умрет, придут не то солдаты, не то сторожа, подхватят за руки и за ноги и вытащат куда-то… Говорят, что тут же за тюремной оградой и закопают. Вот еще вошь заедает нас совсем! Вши и клопы – прямо матерые волки! Хоть из ружья по ним стреляй!.. Ну, ступай, Нина, да по мне пока не плачьте – здесь тоже ведь живут люди… Ну, и я поживу. Да, я думаю, меня скоро выпустят отсюда…

Прошло еще две недели. То Нина, то Сонин муж возили в тюрьму разные съестные припасы для отца. Он обзавелся там полным хозяйством. Сам ел и других кормил. Но его все не выпускали, не допрашивали и не судили… Точно и забыли о нем. Наконец Нина получила от него письмо: «Меня могут выпустить. Нужно внести залог». Нина поехала к начальнику и спросила, сколько нужно залога.

– Знаете, г-жа Семина, это только для вас мы делаем снисхождение. Обычно таких арестованных мы не выпускаем без суда. Но мы знаем, что он старый человек, а в тюрьме тиф!.. Он