«Изображение рая»: поэтика созерцания Леонида Аронзона - Пётр Казарновский

определенной позы для созерцания – покойной, успокоенной, отрешенной. В «отрешенности» – и условие свободы восприятия превращений.

296

Аронзону принадлежит рисунок, где в качестве бабочек, помимо самой бабочки, изображены жираф и человек с крылышками; рисунок сопровождается написанной от руки фразой: «Если бы на крыльях бабочек изображена была жизнь человеческая, сомнения о Боге сошли бы на нет?» (Т. 2. С. 121).

297

В слове «опекой» заключен «покой» – частый случай анаграмматизма у Аронзона. Названное последним словом сонета положение автоперсонажа подразумевает и состояние покоя. Благодарю И. Кукуя, что обратил на это мое внимание. В варианте «начала поэмы» «Видение Аронзона» (1966, № (85)) в подтверждение приводимого наблюдения приводится «диалог о вере», одна из реплик которого гласит: «Снег освещает ровно. Бог – покой, / Он вне борьбы, где суета, там – люди» (Т. 1. С. 362).

298

Метафорической ее называет М. Мамардашвили в своих «Лекциях по античной философии» (лекция 12). М.: Аграф, 1997. С. 287.

299

Философ утверждает: «…мы живем в неизменном мире и… стрела в каждый момент своего полета действительно находится в состоянии покоя» («…we live in an unchanging world and… the arrow, at every moment of its flight, is truly at rest»). – Russell B. Principles of Mathematics. Cambridge: Cambridge University Press, 1903. P. 347.

300

Схожий эффект наблюдается у Г. Державина: Т. Смолярова, разбирая оду «Фонарь», в которой ей видится неразличение субъекта и объекта зрения, задается вопросом: «Мы смотрим или на нас смотрят? Кто за кем наблюдает?» [Смолярова 2011: 81]

301

Стихотворение позднее было опубликовано в книге Аронзона «Смерть бабочки» [Аронзон 1998: 112].

302

Здесь уместно привести наблюдение Я. С. Друскина из его «аллегории» «Предопределение и свобода. Обломов» (1965–1966) о пребывании человека относительно времени: «Скука – Langweile, то есть Lange Weile – длинное время. Обломов вообще не замечает времени: он несколько часов пытается встать с постели, но не может, потому что непроизвольно уходит от действительности в подсознательную мечту. О чем? О райском состоянии Адама до грехопадения. И вдруг с ужасом замечает, что уже прошло полдня, – где же здесь длинное время? Наоборот, он – до времени. Если время – функция свободы выбора, то до грехопадения не было времени. И также не было пространства. Пространственность – внеположность: на одном месте не могут находиться два тела, я и ты не можем находиться на одном месте, каждый из нас ограничен своим местом – самим собою. Познание и грех замкнули нас, теперь мы не можем уже сами, своими силами выйти из себя, прорвать свою ограниченность. Я своими силами не могу прорвать границу, отделяющую меня от тебя» (Друскин Я. С. Предопределение и свобода // Новый мир. 1993. № 4. С. 212). В свете такого понимания времени можно говорить о внутренних темпоральности и пространственности в поэтическом мире Аронзона. Не отменяет прежде сказанного и возникающее понимание мотива тоски: тоска может выступать у Аронзона и как знак выпадения из райского состояния. Кажется, что проблема «внеположности», о которой говорит мыслитель-«чинарь», решается на уровне аронзоновского автоперсонажа так, что тот получает возможность находиться в одной точке со своим собеседником-визави.

303

В исследовании О. Фрейденберг «Образ и понятие» говорится о древнем мистериальном жанре «взираний»; «зрительное, световое „диво“ вызывает „дивование“, потому что мифологические образы всегда субъектно-объектны и активно-пассивны»; представляемые мимами (исключительно комические функции остались за ними позже) «чудеса», панорамы открывают «виды сияний и красоты» [Фрейденберг 1998: 286–289].

304

Слова, не раз употребленные Аронзоном в таких стихотворениях, как «Послание в лечебницу» (№ 6), «Видение Аронзона. Начало поэмы» (№ 85); в поэме «Вещи» (№ 274) этот образ выглядит так: «на таких холмах / душа равна пространству» (Т. 2. С. 44). В поэтической фразеологии Аронзона словосочетание «пространство души» синонимично выражениям «мир души», «пейзаж души» и прочим подобным.

305

В изображении своего мира Аронзон уходит от антиномичности, крепко связывая противоположности «да» и «нет», «нечто» и «ничто», «присутствие» и «отсутствие» в «мэональное ничто» [Булгаков 1994: 141]. Русский богослов определяет это «ничто» как «материнское лоно <..> в котором родится все» и где нет места относительному – между ним и Абсолютным «зияет бездна тайны и „священного неведения“» [Там же]. К. Ичин, рассматривая схожие процессы, происходившие в творчестве обэриутов, и прежде всего А. Введенского, приводит наблюдения А. Корчинского, заметившего, что в текстах «чинарей» «переход от меона к бытию совершается скачкообразно, вдруг, при отождествлении бытия с ничто, и, таким образом, меональная неопределенность „ни ДА, ни НЕТ“ заменяется принципом „и ДА, и НЕТ“» [Ичин 2023: 336]. Очень схожий процесс совершается и у Аронзона, и объединение антиномий, снятие противоречий происходят у него как будто спонтанно и не предполагая темпоральности во взаимопереходе, сближении. Яркий пример такого снятия противоположностей, например, в угадывании за окнами всегда одной погоды: «На всей земле была погода / по сути все-таки одна» (1967, № 62; я намеренно снимаю скобки, в которые автор заключил вторую строку).

306

Среди виршей Ангелуса Силезиуса есть очень созвучный этому подходу к миру и жизни, ко всем связанным с ними бинарным оппозициям, «Земное – горнее» (Die Zeit ist Ewigkeit): «Меж горним и земным не проводи черты, / Что Бог соединил, не разделяй и ты» («Zeit ist wie Ewigkeit, und Ewigkeit wie Zeit, / So du nur selber nicht machst einen Unterschied») [Ангелус Силезиус 1999: 66–67].

307

Первоначально эта идея составляла содержание самостоятельного четверостишья:

Во вселенной злой и страшной

день мой медленен и жуток,

я хотел бы быть букашкой,

что живет не больше суток.

(Т. 1. С. 423)

308

Курсив автора.

309

Цит. по: [Козлов 2017: 44].

310

О «смерти для себя» писал М. Бахтин в «Заметках» 1961 года: «Его <Толстого. – П. К.> интересует смерть для себя, т. е. для самого умирающего, а не для других, для тех, которые остаются. Он, в сущности, глубоко равнодушен к своей смерти для других. „Мне надо одному самому жить