Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

Я перемахнул ограду, отделяющую ночлежку от территории рынка, и углубился в путаницу рыночных закоулков, павильонов, ларьков… Время было позднее, и луна уже сдвинулась к западу, и косой ее, пепельный свет шел теперь поверху, по крышам строений. Внизу клубились густые плотные тени, они укрывали меня надежно. И я помаленьку стал успокаиваться.

Перевел дух. Закурил, пряча огонек папиросы в ладонях. И какое-то время стоял, озираясь, прислушиваясь… Было тихо, спокойно. Никто не гнался за мной. И со стороны ночлежки не доносилось ни единого звука.

Тогда я решил вернуться и посмотреть, проверить: что же там происходит?

Ночлежка мирно спала, и окна были темны; светилось только два, – мое, наверху, и большое яркое окошко администрации, расположенное у самого входа.

Я заглянул в него украдкой. И увидел знакомый античный профиль – пушистые ресницы, прямую линию носа, тяжелый узел волос на затылке и нежную, длинную, склоненную шею… Ольга что-то читала, сидя за столом (она, вероятно, подменяла дежурного), и она была в дежурке – одна!

Толкнув дверь, я вошел торопливо. Ольга подняла глаза – и в них отразилось смятение. Она моргнула растерянно. Схватив лежащий на столе клочок бумаги, я написал:

«Кто-нибудь приходил – спрашивал меня?»

И щелчком перебросил к ней записку.

Она прочла. Помотала головой. Потом написала легким, летящим своим почерком:

«Нет, я никого не видала…»

«Но ко мне в комнату недавно стучался кто-то… Ты не знаешь – кто?»

Ольга помедлила. Прикрылась ресницами. И вывела крупно:

«Я».

«Что? – разрывая пером бумагу, чиркнул: – Ты?»

«Да».

«Но зачем», – начал было я… И тут же бросил перо, все мгновенно сообразив и задохнувшись от смеха. Предельное напряжение, сковывающее меня, внезапно схлынуло, сменилось судорожным каким-то, истеричным весельем.

Я смеялся неудержимо, бурно, до слез; задыхался и всхлипывал, вспоминая нелепое свое бегство, все свои страхи и метания… Слезы текли по моим щекам, и орошали губы соленой влагой, и мочили воротник свитера.

И вдруг я понял, что они – настоящие, нешуточные, и что сейчас я вовсе не смеюсь…

Глава 5

Бред

Недоразумение разъяснилось. Но все же ночлежку я покинул вскоре, ушел – подальше от греха… И помог мне в этом Барон.

Барон (я теперь так и буду его называть) оказался действительно старым актером – весьма известным в прошлом провинциальным трагиком. Он начинал когда-то в Одессе, объехал весь Юг; лицедействовал в Киеве, Харькове и Минске. Успешно играл там шекспировского Фальстафа, горьковского Барона. А затем попал под волну террора (в послевоенные годы, как известно, Белорусский государственный театр был подвергнут чистке и сослан в Сибирь почти в полном составе). Здесь, в захолустье, старик опустился, стал запивать. Он еще, правда, продолжал выступать в местном театрике, но уже не в главных ролях. И вообще не часто… Когда случался очередной запой, он бросал службу, уходил из дома и скрывался ото всех – «на дне». И, бывало, пропадал в ночлежке неделями. В один из таких вот периодов мы как раз и познакомились! Потом Барон исчез. Но ненадолго. И однажды опять появился – весь опухший, небритый, растерзанный. И новая эта наша встреча была уже иной – приятельской. Он сразу же пригласил меня «огорчиться водочкой», «принять полкило отравы». И я принял, конечно… И в завязавшейся хмельной беседе открыл ему все; рассказал о себе без утайки.

– Сделаем вот что, – объявил, поразмыслив, Барон. – Пойдем-ка, брат, в театр! Директор там – гад. Но главный режиссер (хоть он тоже гад) все-таки человек наш, вырос на подмостках и знает меня еще по старым временам. Помнит, как я гремел! И думаю, он поможет… Куда-нибудь мы тебя воткнем… Только вот вопрос: что ты умеешь? Помощником осветителя – смог бы? В электричестве разбираешься?

– Н-нет… Я всю жизнь его как-то побаиваюсь, – признался я. – А вдруг – ударит?!

– Ну, подумаешь, – возразил растерянно Барон. – Ну что ж такого… Если даже и ударит… Все же ведь током – не ножом!

– Так, милый, нож-то как раз не страшен, – пьяно принялся я объяснять, – тут все просто, все естественно…

– Интересная у тебя точка зрения, – пробормотал он, разливая водку по стаканам. – Какая-то первобытная. А впрочем, я тебя понимаю.

И, шумно глотнув, Барон склонился ко мне – вытянул дудкой толстые свои губы:

– Я, дружок, по правде говоря, и сам его боюсь.

– Кого – его?

– Ну, тока…

Какое-то время мы оба молчали, думая каждый о таинственных силах электричества. Барон сидел, подперев кулаком волосатую щеку. Физиономия его перекосилась, и правый глаз зажмурился.

Потом он сказал:

– Эх, если бы ты в гримерном деле понимал… Нам сейчас до зарезу нужен гример!

– В свое время я, вообще-то, мечтал стать художником, – неуверенно произнес я, – учился у неплохих мастеров.

– Да ну? – Он задрал косматую бровь. – Не врешь?

– Нет, правда, – заторопился я. – Даже работал немного в Москве – как график, плакатист… Но это все давно было, сразу после войны. И недолго.

– Не важно, – прогудел Барон, оживившись. – Главное, чтоб закваска имелась!

– И предупреждаю заранее: с гримом я, все-таки, никогда…

– Ничего, малыш, не боги горшки обжигают. – Он распрямился, тряхнул щеками. – Для начала я тебе разъясню кое-что. А дальше все само пойдет… Наш гример, Володя, тоже ведь был самоучка.

– А куда он, кстати, подевался?

– Да болван эдакий – повесился…

– Что-о? – удивился я. – Почему?

– Говорят, из-за любви… Ты ее еще увидишь, эту актрисочку; ее уборная как раз возле гримерной мастерской. Что между ними было – не знаю. И вообще, решительно не могу себе представить, чем там можно увлечься… Это же не женщина – гиена. А вот поди ж ты – любовь! Да еще роковая! Ну, как тут не вспомнить пророка Исайю: «Блаженны вы, сеющие при всех водах». Это, конечно, мудро, правильно… Но все-таки вешаться-то – зачем?

Вот так я попал в театр и начал подвизаться на новом поприще!

Гримерная мастерская представляла собою небольшую комнатку, заваленную бутафорским хламом. У одной ее стенки помещался обширный, многостворчатый, зеркальный трельяж, а другая – противоположная – была сплошь увешана разноцветными париками. Здесь я работал. И здесь же – спал.

Впервые приведя меня сюда, Барон сказал:

– Ну вот, дружок, твое новое убежище. Твой кров… К себе, извини, жить я тебя не зову – боюсь. Жена у меня нервная, ненавидит всех моих друзей; считает, что они меня спаивают, и встречает их утюгами… А тут ты будешь полным хозяином. Ну, как? – Он посмотрел на