Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Я-то в своем, – зачастил он, – а вот ты… Ты… Подводишь и меня, и себя самого! Да ты понимаешь, какой шанс ты упускаешь? Чудак, ты же можешь сделать здесь грандиозную карьеру.

– Это на чем же? – прищурился я. – На стукачестве? На доносах?

– Стукачество – пустяки, – отмахнулся он, – это дело десятое… Партийное начальство таким образом выказывает тебе свое доверие – только и всего! Ну и приобщает к себе, конечно… Но почему, ты вдумайся, почему?

Я внимательно посмотрел на него. Странный это все-таки был парень – словно бы без костей, без стержня. Ничего не принимающий всерьез. Надо всем иронизирующий. Все понимающий – и на все согласный… И, закурив, затянувшись сильно, я спросил:

– Скажи-ка, Виталий, чем ты дышишь? Кто ты?

– Кто? – Он поднял ко мне лицо – веснушчатое и круглое, – и вот тут я впервые увидел его серьезным. – Не знаю… Спроси-ка о чем-нибудь полегче.

– Ладно, – сказал я, – так что ты там такое лопотал насчет «карьеры»?

– Ты оцени ситуацию, – заговорил он, помедлив, – объединение у нас маленькое. И способные ребята там есть, естественно. Но все они – как говорит парторг – «с гнильцой»… И противопоставить им некого. А надо! И срочно. Нужен некий «глас народа», но где он? Где? В Москве-то все просто; на тамошнем литературном рынке можно найти любых мастеров, на всякий вкус… Но ведь здесь же глушь, дикость. Провинция! У нас и интеллигенция-то «гнилая» – не шибко образованна. А уж о простых работягах и говорить нечего.

Мы медленно шли по коридору к выходу. Вокруг сновали люди, и Дубинин (очевидно, не желая быть услышанным со стороны) поминутно сбивался, замолкал, сыпал сдавленным шепотком:

– Вот у меня есть трое писак – из народа. Это же анекдот! Выступают-то они не «против», выступают – «за»… Но кому нужна их самодеятельность? Еще вчера шеф восклицал: «Где бы раздобыть хоть одного – стоящего? Я бы ничего не пожалел…» А тут как раз ты и являешься. Лесоруб. Таежник. Эдакий сибирский самородок! И к тому же поэт – настоящий, без подделки! И в стихах – сплошная романтика и никаких сомнительных зигзагов… Да ты для редакции поистине редкостная находка.

И тогда я сказал – неожиданно для себя самого:

– Знаешь… Если по правде, то не такой уж я чистый самородок, как это кажется.

Он усмехнулся. И ответ его заставил меня покачнуться:

– Ты думаешь, я дурак? Ничего не соображаю? Конечно, ты темнишь… Откуда у простого таежника может быть такая выучка? Но мне, в конце концов, плевать. Валяй! И коль уж начал темнить – иди до конца!

И затем – уже стоя в дверях:

– Я, собственно, так и полагал, что ты согласишься на все, – проговорил он задумчиво, – ухватишься за любую возможность… И даже заранее поручился за тебя – перед парторгом! И все время тебе подыгрывал.

– Так ты, значит, был твердо уверен?.. – начал я изумленно.

– Естественно, – сказал он, – какой же еще тут может быть вариант? Если да – так да. А если – нет, зачем вообще было темнить?

Мы простились. И на улице я вспомнил вдруг, что у Дубинина в столе остались мои рукописи.

Я споткнулся, стал, поглядел назад… И, махнув рукой, побрел, ссутулясь, прочь. Нет, появляться в редакции снова мне сейчас не хотелось! Не хотелось встречаться там с кем-либо… Зайду как-нибудь потом, думал я, пряча от ветра лицо в воротник, когда-нибудь в другой раз.

Но уже знал я, чувствовал, что «другой раз» наступит не скоро.

* * *

В эту ночь я не спал – пил горькую, и жалел себя, и проклинал свою незадачливость.

Что же это такое, черт возьми, думал я, сидя взаперти, в одиночестве, за бутылкой водки. Словно какой-то рок меня преследует. Я перепробовал все варианты. Разыгрывал – как в балагане – самые разные роли. И не добился ничего! В Иркутске я предстал под видом столичного хлыща – и все окончилось огнем и бегством. А здесь – сменил личину и изобразил таежного простака… И опять прогорел. И запутался. И крепко запутался! Задумал обмануть кого-то… Да разве этих волков обманешь? Маскарад мой оказался наивен, смешон, и Дубинин раскусил меня без труда.

И сейчас же – по краю моего сознания – прошла новая, тревожная мысль: в общем-то там, в редакции, со мной попробовали заключить сделку. И откровенно дали мне это понять. И серый не случайно кинул фразу: «Ваше будущее – в ваших руках!» Тут была скрытая угроза и явный намек. Намек на то, что мое будущее теперь – уже не в моих руках, а в их…

Мне стало неуютно, тоскливо. На мгновение я ощутил себя, как в полярной тайге, – одиноким, окруженным незримой опасностью… И залпом осушил стакан. И вновь наполнил его – вровень с краями.

И в этот момент в дверь ко мне постучали. Стук был осторожный, вкрадчивый.

– Кто там? – отозвался я.

В коридоре замерли, затихли. Но не ушли! Послышался смутный шорох. Кто-то легонько подергал дверь, как бы проверяя: заперта ли она…

И рука моя, держащая стакан, невольно дрогнула и опустилась, расплескивая водку.

– В чем дело? – спросил я с перехваченным дыханием. – Кто это? Отвечайте же!

Ответом мне было молчание.

– Эй, – проговорил я хрипло, – что это еще за мистика? – И поднялся, опасливо посматривая на дверь.

Там, за нею, кто-то таился, шуршал – хотел проникнуть ко мне… И молчал. Все время молчал! И упорное это молчание было непонятным, пугающим.

Мне вспомнилась старая босяцкая поговорка: «В жизни самое главное – вовремя смыться!» И я быстро оделся. И, подойдя на цыпочках к окну, распахнул его бесшумно. В лицо мне хлынула ночь, обдала ветром и сыростью. Я вздохнул, глянул вниз (комната находилась на втором этаже) и мягко спрыгнул во тьму.

Кто же это мог быть? – лихорадочно соображал я, очевидно, кто-то, точно знающий, что я здесь живу. Потому-то он и не спрашивал ни о чем! А раз не назвал себя – значит, был из милиции. Не хотел заранее пугать… Но почему милиция меня ищет? Скорее всего – в связи со старой леспромхозовской историей. Дело о поджоге, стало быть, не заглохло, и в тресте о нем знают. Ну а газетчики непременно должны были обратиться за информацией в трест, это натурально… И с ходу выяснили все! А так как сделка наша не состоялась, они меня спокойно отдали органам… Тут схема проста, отчетлива. А я, глупец, к