Семейная драма XVIII столетия. Дело Александры Воейковой - Александр Борисович Каменский

видеть, но ничего того по должности своей не только не изыскал, но и вместо того, когда я для избавления их, детей наших, от толикого их несчастия просила отдать их в мое призрение, то он поступил вот таким образом. По приказанию его представлены были самим мужем моим ему все до единаго наши малолетные дети. По пре[д]ставлении их сам своею персоною, выводя старших наших дочерей в особую комнату, и наедине изволил приказывать, объявя им, что он за мною послал, и, когда их при мне спрашивать будет, довольны ль они содержанием отца их и с кем жить желают, то б они неотменно сказали, что они содержанием отца своего очень довольны и жить хотят с ним, а не со мною, уверяя при том, что если де вы не так скажите, то жестоко от отца вашего будете наказаны, устрашивая, что де вас никогда к матери не отдадут, что самое натвержено было детям нашим и от отца их.

А, научив таким образом, послал он, господин Гудович, за мною ординарца своего с тем, чтоб я к нему явилася, но сказывать, что дети наши и муж мой у него в доме, не приказывал, дабы нечаянностию я сею могла[54] быть пораженною, что точно так и зделалось, ибо как скоро я взошла в дом его превосходительства и, увидя сверх чаяния моего пред ним предстоящими в страхе и утропленности бедных сирот моих малолетных, лишилася от такого плачевнаго свидания всех чувств моих. И лишь только пришла в себя, то его превосходительство усугубил мое несчастие, сказав мне, что дети наши им спрашиваны как при отце их, а моем муже, так и наодине, и они де сказали, что отцом своим очень довольны и желают жить с ним, а не со мною. Также спрашиваны и о Несвицкой княгине, живет ли она у отца их на содержании, и они де сказали, что совсем ее не знают, а после того и самим детям нашим и при мне то самое подтвердить приказывал. И они на вопросы его все то отвечали, что им было приказано, а не то, что прямо они тогда чувствовали. Да и могли ль при самом отце, у котораго во власти находились и которой всякое мог оказать над ними тиранство, сказать, будучи уже застращены? Равно и о гонениях княгини Несвицкой не токмо объясниться, ниже помыслить не смели, опасаясь за то большаго мщения, что бы и конечно последовало. А живет ли княгиня Несвицкая в их доме и на содержании, и спрашивать, как девиц, не долженствовало. Да и прозьба принесена была не от детей наших, а от меня. Из чего видимо, что все то им, Гудовичем, зделано мимо меня, настоящей просительницы, для закрытия мужа моего и недостойнаго детям воспитания, чего бы никак не можно было зделать, естли б он не на дому своем производил сие дело, а было бы судимо в присудственном месте по законам, почему весь сей допрос учинен им, господином Гудовичем, в противность всем правам и законам, поелику дети не только малолетные, но и совершенных лет не могут родителей своих пороки обличать и жалоб приносить, и законы запрещают то принимать и им верить. Следовательно, сей допрос не доказывает ни достойнаго им воспитания, ни добраго его поведения, ни пороков моих, по которым бы можно было меня их лишить, а при нем, муже моем, оставить. Но он, Гудович, неправильно судя только по платью их состояние и по их противу чувствования зделанному ответу, отдал, как прежде в том их уверил, отцу их, в противность Учреждения о губерниях статьи 16-й[55], как бы достойному воспитателю, и препоручил так, как слепому младенцов для провожания в опаснейших местах, горах и строминах, так ровно, предав детей наших прямо на жертву распутности и порокам мужа моего и мщение злобы княгини Несвицкой.

4-е. Зделавши же таковым образом на дому своем столь незаконное производство, отослал совсем несогласно ни с существом дела, ни с законами, ни с моею прозьбою к суждению в суд совестный, которой судит в гражданских только делах и то добровольно прибегающих, а не насильно посылаемых. Но я, хотя и противу моего желания, однако повинуяся строжайшему его приказанию, по повеске в тот самой день, как приказано было, во оной явилася, но в нем за прошествием к сидению указных часов одним только председателем Мясоедовым, не чиня никаких вопросов, дана мне была подписка такова содержания, будто б я с мужем моим во всех претензиях помирилася и впредь ничего того на нем отыскивать не буду. Но я таковаго от имяни моего заготовленнаго документа подписать отреклася, которой они с меня, как женщины, не знающей законов, взять желали, и так написала, что совестным судом разбираться не желаю. И сие зделала как для того, что я не имела надежнаго, кого б могла выбрать в посредники, опасаясь же, что естли избранный мною при всей моей правости меня обвинит и печать приложит, то уже, лишаяся тем навсегда мого иску, так и потому, что дело моем совсем не относится до суда совестнаго и точию по силе ВЫСОЧАЙШАГО манифеста апреля от 21-го 1787-го года состоявшегося 14 статьи 1-го и 2-го отделений, 16.9-го и 18.1-го и 37-го пунктов[56], а также и указу 1781-го года апреля от 3-го числа[57] есть роду уголовнаго, ибо я ищу на мужа моего в важнейших доказательствах, как то, что он меня бил и увечил, все, что я имела, ограбил и до смерти убить был намерен, а наиболее что и судится мне с мужем моим совестию как с человеком, гласным своими пороками, в которых не только мною, но и родителем его доказан. По закону ж родителям на детей своих во всем верить велено, а по силе воинских процессов 2-й части главы 5-й отделении 6-го[58] и присяги ему нет, то уже и по сему самому мне с ним разбор по совести иметь было неможно. Наипаче, когда муж мой данною в том совестном суде подпискою доказал, что он человек безсовестной тем, что сожития со мною по-прежнему иметь не желает, почему и стало, что не признается во всех противу меня обидах и безчеловечных поступках и тем разторгает закон супружества своевольствием своим, и от пороков своих видно отстать никогда не желает. В чем и осталося мне судиться с ним совестию, когда у него ея нет?

А по тому