Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

поведение. Сделаемся новыми людьми; усвоим другие привычки; заставим забыть этот год, и пусть сохранят память о том годе, когда мы будем вести себя хорошо. Вот уж пятидесятый раз я начинаю занятия в этой школе: я застал в ней ваших отцов и даже ваших дедов. И что же? Из года в год дела у нас идут все лучше, если не считать последние годы, ибо я в мои семьдесят пять лет уже не могу выполнять свой долг по отношению к вам так же хорошо, как я делал это с вашими предшественниками. Но, быть может, так мне предопределено: я выполнил свое назначение, и близится мой срок. Да пошлет вам бог старость, подобную моей, чтобы вы не испытывали иных немощей, кроме охлаждения крови и постепенного угасания. Дети мои, как вам кажется — долгий ли это срок — семьдесят пять лет? Вы молоды, и потому вам представляется, что это срок весьма долгий. Но для меня эти годы промелькнули как один день: мне кажется, что только вчера я был в вашем возрасте, еще вчера бегал ребенком. В тридцать лет молодость казалась мне более отдаленной, чем ныне; друзья мои, если бы меня не утешало сознание, что я хорошо прожил свою жизнь, мне было бы теперь очень тяжко; но я подобен виноградарю, который перенес палящий зной, терпел жажду и обливался потом; я испытываю лишь радость, видя, что день склонился к вечеру и надвигается ночь. Поразмыслите над этим, дети мои, как следует: жизнь лишь краткий день; вы переживаете утро, для меня наступил вечер; иные переживают свой полдень, они не видят ни утра, ни вечера, но ощущают лишь полуденную жару, которая их горячит и опьяняет. Будем же добрыми, дети мои, дабы вечер и приход ночи не страшил нас. О друзья мои! Сколь ужасно приближение смерти для злого человека! Сколь она утешительна для того, кто творил добро, служил богу, помогал своим братьям! Он подобен тому усердному наемнику, который смело идет за расчетом, уверенный, что хозяин не только его похвалит, но вознаградит сверх уговора.

Каждому возрасту присущи свои обязанности. Старец готовится достойно встретить смерть, увенчивая свою жизнь выполнением христианских обязанностей; зрелый мужчина содержит семью, воспитывает детей, заботится об их образовании; единственный долг дитяти — работать для себя, идти навстречу родителям, окружающим его заботами. Это относится именно к вам, дети мои. Посмотрим же, что мы будем делать в этом году, выполняя свой долг. Чтобы двигаться вперед, каждый из вас должен проверять, что он делает; как только вы усвоите то, что вам преподается, вы пересядете на следующую скамью, и т. д.

Такие речи держал нам сей добрый наставник, пребывающий ныне на лоне господнем с мудрым пастырем, который сумел его избрать. Стоило бы посмотреть, каковы были тогда люди в Питри! Мы узнаем оставшихся в живых — их становится все меньше. Даже сохранившейся поныне чистотой языка, отличающей наше селение во всей округе, мы обязаны образованию, которое учитель и кюре сделали всеобщим; эта чистота отражала чистоту нравов, о поддержании коей они пеклись.

И сколько, думаете вы, мы ежемесячно платили этому доброму учителю (ибо у нас никогда не было, как это встречается в других местах, бесплатного обучения)? Три су в месяц, покамест ученик не выучивался писать, пять су платил тот, кто выучился письму. Такова была цена его отеческим заботам; впрочем, он никогда не требовал платы, и находились бессердечные отцы, не вносившие ее за своих детей. Община добавляла к этому пятнадцать бишэ{122} пшеницы и столько же ячменя в год; в то время это зерно могло стоить от семидесяти до семидесяти двух ливров. Таким образом, этому достойному человеку едва хватало на пропитание, однако он никогда не жаловался.

Обо всем этом постоянно рассказывал мой почтенный родитель, когда я был маленьким, всякий раз проливая слезы при воспоминании о своем добродетельном учителе. Эти рассказы запечатлелись у меня в памяти, и все, что мне довелось написать хорошего, принадлежит не мне, но моему отцу, моему деду и адвокату Ретифу — достойным моим наставникам, чья мудрость состояла в чистейшей добродетели. Если вы соблаговолите прочитать «Школу отцов», то узнаете, сколь высоко ценили эти примерные граждане достоинства кюре и школьного учителя, и убедитесь, что счастье селений, чистота нравов, а отсюда и благосостояние государства зависят от этих двух лиц: именно они выпестывают добрых отцов семейств, в первую очередь школьный учитель, если он таков, как Бертье.

Пьер Ретиф был достаточно умен, чтобы оценить достоинства сына и его доброе сердце; он стал больше считаться с ним, нимало не поступаясь своим авторитетом; как видно, это имело благие последствия. Когда они шли куда-нибудь вместе, отец шагал впереди, роняя на ходу скупые замечания о том, что встречалось на пути. Сын почтительно следовал сзади, не осмеливаясь задавать вопросов.

Ужасная зима 1709 года окончательно открыла Пьеру глаза на достоинства сына. Этому любителю развлечений никогда недоставало денег, посему он рано запродал хлеб и не воспользовался теми неслыханно высокими ценами, какие установились на зерно шесть месяцев спустя: напротив, ему пришлось в течение двух месяцев покупать хлеб для собственных нужд, ибо он оставил зерна в обрез, чтобы дотянуть до созревания ранних хлебов. Так же поступил он с кормовыми злаками.

Эдмон страстно любил лошадей; это благородное животное, верный помощник на пашне, было ему столь дорого, что он не мог допустить, чтобы отец полностью лишил лошадей овса и ячменя. Эдмон припрятал довольно большой запас зерна в старых бочках и убедил своих товарищей, чьи отцы походили на Пьера Ретифа, поступить подобным же образом. Такой поступок не следует считать ребячеством: то была предосторожность, имевшая существенное значение в местности, где по сие время так плохо обращаются с домашними животными, что они рано становятся непригодными для работы; далее я поясню, в чем тут дело. Пьер Ретиф столь поверхностно занимался своим хозяйством, что не заметил припрятанного сыном зерна; Эдмон же, со своей стороны, понял, что отца можно безнаказанно обкрадывать, и извлек из этого урок.

Когда заморозки погубили всходы, Эдмон в смертельной тревоге отправился посмотреть посевы, над которыми он столько трудился, — ему шел тогда семнадцатый год. Ни единого ростка, но мороз так размягчил землю, что она словно ожидала нового посева. Внезапно Эдмона осенило. Не сказав дома никому ни слова, он выехал с плугами в поле, слегка взрыхлил землю и засеял ее очень редко ячменем пополам с овсом. Над ним смеялись, отец побранил