Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен

Штюльпнагель спускается в бар регулярно. Выпивает разборчиво, со вкусом, хотя его нельзя назвать светским человеком. Через несколько недель после приезда он умудрился спутать Кокто и Гитри. Кокто надулся, как клоп, а ведь он так старался шагать в ногу с немцами! Что касается Саши Гитри, то случившееся недоразумение его только позабавило. Штюльпнагель загладил свою вину в следующий четверг: не афишируя, оплатил выпивку обоим литераторам.

Иногда Франк ловит себя на мысли, что со Штюльпнагелем оккупацию еще можно пережить. Потом сразу вспоминает Геббельса, Геринга, статус евреев, страх в глазах Бланш, ее ночные кошмары и спохватывается. Франк думает о ней день и ночь. Этой зимой он изредка встречал ее на Вандомской площади, она была любезна и весела и, кажется, совершенно избавилась от морфия. Прошел почти месяц с тех пор, как он видел ее в последний раз.

Сегодня утром в парке Монсо раскрылись первые пионы, и он вспомнил тонкое, прекрасное лицо Бланш Озелло. Кто знает, в другой жизни он бы подарил ей букет пионов.

Наверно, лучше так, как сейчас.

2

– Месье?

– Слушаю тебя, Лучано.

– У нас восемь бутылок «Куантро», три «Кампари», четыре «Гленморанжи» и одна «Дюбонне».

Сегодня день инвентаризации. Молодой помощник спустился в погреб, чтобы подсчитать остатки.

– Ясно.

– Еще у меня есть две бутылки Jack Daniel’s, одна Jim Beam, две Johnnie Walkers. И ящик «Чинзано».

– Я ожидал худшего. Значит, кое-какие запасы остались, сынок. Что еще?

– Ящик «Бакарди», ящик «Бифитера» и два – «Гордонса». Один ящик «Собески», один «Хеннесси», один «Мартини».

Малыш сверяется с записями, заглядывая в блокнот из «Молескина».

– Два ящика «Чиваса», один «Реми Мартена». Зато «Мари Бризар» осталось только две бутылки и всего одна – «Гленфиддича».

– Очень хорошо. Закажем в понедельник утром.

Блокнот складских запасов еще не вернулся в свой ящик, как кто-то у них за спинами весело кричит:

– Привет-привет!

Франку не нужно оглядываться назад. Лишь один посетитель не может запомнить, что бар открывается ровно в шесть!

– Извините, господин Бедо, мы еще не работаем.

– Пардон-пардон, – отвечает бизнесмен и усаживается к стойке. – А я не взглянул на часы! Знаете отличную новость? Началась большая чистка!

– О чем вы?

– Сегодня днем у нас в Париже немцы арестовали не меньше трех тысяч евреев! Наконец-то очистят страну от жидов!

За спиной у Франка Лучано роняет хрустальный бокал, который ставил на полку.

– Простите, месье!

– Не страшно, мальчик. Это всего лишь посуда. Сходи за шваброй.

Чтоб он сдох, этот Бедо!

А в парня надо срочно вдолбить азы профессии: невозмутимость, Лучано, и еще раз невозмутимость!

– Расскажите поподробнее, – быстро подхватывает Франк чуть сдавленным голосом.

– В Париже проведена облава. Организовано – лучше некуда! Всех согнали на ночь в спортзал «Жапи», а завтра утром перевезут в лагерь Питивье.

– Что это за евреи?

– Да те, что понаехали из других стран! Они же тут все заполонили, портят нам жизнь! В основном из Польши. А еще вроде бы чехи и австрийцы. Они будут восстанавливать дороги, разрушенные бомбардировками. Хитро придумано, да? А уж как они радовались, что два года назад Франция встала на защиту немецких евреев, теперь придется расплачиваться. А те евреи, кто называет себя французами, тоже скоро дождутся. Поедут туда же, уж поверьте моему слову.

По спине пробегает дрожь. Шарль Бедо ликует. Он наклоняется к прилавку и, тараща глаза, произносит:

– Такое просто необходимо отметить, разве нет?

Стоящий рядом с Франком Лучано бледен, как мел, его глаза полны страха.

Быстро придумать отвлекающий маневр.

– Конечно, сейчас отметим, месье Бедо. Шампанского?

– С удовольствием.

– Ваше здоровье, месье Бедо.

– За избавление, Франк!

От забегаловок Монмартра до отеля «Ритц» все бары Парижа полны Шарлей Бедо, убежденных, что бармен всегда и во всем с ними согласен.

– А вообще, как идут дела, месье?

– Расчудесно, друг мой, спасибо. Франко-германское сближение никогда еще не было таким плодотворным. Уже почти шесть месяцев я устраиваю дневные приемы для немецких промышленников и важных французских шишек. Государственных чиновников, представляете? Да-да, они приходят обедать ко мне домой, а я – кую Новую Европу. Добровольный строитель международного экономического сотрудничества, так сказать. Не говоря уже о том господине, который живет у вас наверху. Франк, перед вами друг самого Геринга!

Он понижает голос:

– Удивительный человек этот Геринг, вам не кажется? Мы с ним иногда разговариваем, а он тем временем перебирает свою коллекцию драгоценных камней, играет с ними, как ребенок с шариками! Загребет по несколько штук и катает на ладони… Тут недавно он принимал меня у себя в апартаментах, сидя в ванне. А ванна-то огромная! Думаю, он мне благоволит. Приглашал в свой охотничий домик к северу от Берлина – Каринхалль. Прямо не терпится увидеть.

С ума сойти, и эта гнида метит в министры правительства Виши!

В сравнении с ним даже Виконт кажется Франку симпатичным, хотя о нем в коридорах «Ритца» поговаривают разное. Но сейчас больше всего бармена заботит судьба Лучано. Когда он находит мальчика в подсобке, тот все еще дрожит от страха.

– Мне нужно срочно уехать из Парижа! – мальчик заикается и почти плачет. – Они меня точно вычислят. Я же еврей! Еврей!

Франк отвешивает ученику увесистую оплеуху. Тот в изумлении отшатывается. На глаза наворачиваются слёзы. Но Франк рассержен не на шутку.

– Чтоб я этого больше не слышал! Не смей никому говорить, что ты еврей! Ты меня понял?

– Да, месье, – бормочет Лучано, понурив голову.

– Здесь ты в безопасности, если только не выдашь себя сам. Думай о том, как ты показываешь себя другим. Не забывай: наш бар – это театр масок. Тщательно храни свою маску, ничем себя не выдавай.

Пробило шесть часов.

Франк по-отечески кладет руки на плечи юноши.

– Ну же, сынок, не обижайся. Вернись на место и встань у входа. И, встречая людей, улыбайся как можно шире. И все будет хорошо.

Франк остаётся в подсобке один.

Все будет хорошо…

Он не может понять, близка ли опасность. Но точно знает, что тучи сгущаются. Над Лучано, над ним. Над Бланш. Над всем городом.

3

17 мая 1941 г.

Кто-то из клиентов приходит слишком рано, а кто-то является чуть ли не к самому закрытию бара. Новые лица и люди, которых раньше на Вандомской площади никто не видал: французы с аусвайсами, которым не страшен комендантский час, – они и держатся довольно фамильярно.

– Ну, как прошел вечер, как работенка?

– Отлично, господин Жоановичи