Бармен отеля «Ритц» - Филипп Коллен

и незабудок. Моднейшие хрустальные бокалы для шампанского от Baccarat с тонкой геометрической насечкой и бокалы для коктейлей, также хрустальные, но с золотым ободком. Фарфоровая посуда в стиле ар-деко с элегантным цветочным декором в синих тонах. Американский джаз, приглушенный свет и завитки сигаретного дыма – квартира словно перенесла в сердце Парижа атмосферу Нью-Йорка. Я чувствовал себя в ней, как рыба в воде, колдуя с бутылками, шейкером и свежими фруктами. Фицджеральды умели превращать богатство в волшебство.

Зельда вышла в серебристом платье из ламе. Мистенгетт надела зеленое креповое платье-тунику, с отделкой из белого жемчуга и бантов. Сара Мерфи в белом платье, с цветной шелковой вышивкой, не уступала им в элегантности. Жозефина Бейкер выбрала для себя прелестное черное платье с бахромой и нашивкой из кораллов, и горностаевую пелерину. Кики де Монпарнас пришла танцевать в бежевом платье для чарльстона с бахромой и пайетками. Мужчины явились в светлых костюмах и выглядели невероятно лихо. Сплошные орлы: Хемингуэй, Джеральд Мерфи, Кокто, Пикассо, Матисс, Ман Рэй, Бранкузи и Модильяни. Хемингуэй требовал смешивать все со всем: «Папа» задумал изобрести совместными усилиями новый коктейль, чтобы назвать его «Вожирар» – в честь той вечеринки. Вид у всех был довольный, никто не важничал. Их все веселило, даже то, что Фрэнсис Скотти, которой тогда было лет семь или восемь, выдула джин-физз, приняв его за лимонад. Девочка сразу опьянела, я ужасно расстроился, но больше – никто. Гости только хохотали, видя, как она шатается по большой гостиной.

Около полуночи Зельда решила прыгнуть с балкона, после попоек на Ривьере она тоже ныряла с высоты в воду, и только Хемингуэй сумел ее отговорить. Скотт к тому времени был совершенно пьян и поглощен прелестями молодой танцовщицы, пышногрудой модели художника Жюля Пасена, и потому вообще ничего не замечал. Зельда разозлилась и потащила всю компанию в бар «Динго» на улице Деламбр, это на Монпарнасе. Я остался со Скоттом наедине. Ему хотелось выпить по последней. Рухнув на диван, он стал рассказывать, что, если ему не заснуть, он придумывает себе другие жизни, воображает себя то знаменитым футболистом, то капитаном кавалерии. Я тоже часто играл в эту игру. Мы со Скоттом были похожи, оттого я его и любил. В глубокой ночи мы сочиняли истории для себя или для других, чтобы не потерять вкус к жизни. Я не успел подать ему сухой мартини, как Скотт уже спал, пьяный в стельку. Я прибрал у них в гостиной – так же как после смены наводил чистоту у себя в баре, – порядок прежде всего, а потом отнес Скотта в кровать. Я шел домой, и ночь была нежна.

5

11 июня 1941 г.

– Господа, я буду краткой: у нас серьезная проблема…

Мари-Луиза Ритц вызвала Франка на летучку, которую проводит по утрам в среду у себя в кабинете вместе с Элмигером и Зюссом. Эти встречи – синоним кофепития. Кофе пьют настоящий, который теперь доставать все труднее. Мари-Луиза подает его в бисквитных чашечках. Старуха демонстрирует ту крайнюю степень серьезности, что стала для нее второй натурой, и можно лишь гадать, не доставляет ли ей очередная проблема радости.

– Я серьезно подозреваю госпожу Озелло в том, что она еврейка.

Острый нож пронзает Франку внутренности.

– Если это действительно так, – продолжает Мари-Луиза, – то Бланш Озелло нарушила обязательное требование о регистрации евреев.

Обращаясь к Зюссу, она продолжает:

– Я не боюсь взглянуть правде в глаза: ситуация критическая. Нас могут обвинить в укрывательстве.

У Франка перехватило горло, язык становится вязким.

Зачем она вызвала меня? Что именно ей известно?

Вдова обиженным тоном добавляет, что хотела бы услышать объяснения от самой Бланш, но та по-прежнему с ней не общается, а Клод Озелло в данный момент находится в Жуан-ле-Пене со своим другом Франком Гульдом[9].

– Поэтому я поручила господину Зюссу осторожно провести расследование. Надеюсь, вы оба поможете ему прояснить этот вопрос как можно быстрее.

По тону Вдовы Франк понимает, что расследование уже идет. Его сердце бешено колотится, голова готова расколоться. Неужели она что-то подозревает?

Вряд ли, иначе Мари-Луиза описывала бы ситуацию по-другому.

– Прежде всего надо признаться, что на данный момент я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эту информацию, – признается Виконт, сдвигая круглые очки на макушку. – Сведения поступили от горничной, нанятой десять дней назад и, по ее словам, знавшей Бланш, когда та приехала во Францию. Наша горничная в то время работала в отеле Claridge, где Клод Озелло служил помощником управляющего. Женщина уверяет, что была свидетельницей того, как в Париж приехала молодая американка по имени мисс Рубинштейн с намерением добиться успеха в парижской киноиндустрии. Таким образом, не исключено, что Бланш Озелло – иудейка, которая прикрывается браком.

– Господин Мейер, вы знаете эту пару дольше всех, – продолжает Вдова, – просветите же нас.

Первый предупредительный выстрел.

– Госпожа Озелло не раз говорила в моем присутствии, что она воспитана в католичестве. И вроде бы даже ее отец служил дьяконом в Кливленде. Так что, сами понимаете, насколько мне удивительно слышать подобные предположения…

Мари-Луиза подозрительно всматривается в бармена. Франк боится встретить пронизывающий, инквизиторский взгляд Зюсса. Сделать отца Бланш служителем церкви он решил с ходу, просто по наитию, это у него защитный рефлекс. Но Старуха или Виконт на этом не остановятся, они запросят подтверждение у супругов Озелло…

Думал, ты самый хитрый? Только зазря подставился!

– Я вовсе не намерена выдавать госпожу Озелло немцам! – заверяет Вдова, прижимая руку к груди. – Это противоречит моим моральным принципам. И вообще я ничего не имею против евреев. Но если вдруг информация окажется верной, то оставлять супругов Озелло под нашей крышей – немыслимо.

Элмигер до сих пор молчал. Он явно не в курсе расследования своего заместителя, и его насупленные брови говорят о том, что ему совсем не нравится, когда действуют через его голову. Он обращается к Зюссу, и Франк никогда не слышал у него такого сурового тона:

– Горничная явилась к вам по собственной инициативе?

Виконт подтверждает, но заметно нервничает.

Кажется, впервые швейцарский дуэт дал трещину.

– К чему вы это спросили, Ганс? – спрашивает Мари-Луиза настороженно.

Племянник отвечает не сразу: иногда за такой паузой может следовать выпад.

– Я не был в курсе этой истории, но должен сказать, что уже несколько недель с прискорбием наблюдаю, как в наш отель проникает дух доносительства, – начинает Элмигер.

Мари-Луиза смотрит на него ошеломленно.

– Сударыня, присутствие немецких офицеров в «Ритце» влечет за собой необычные чаевые, и в нынешней атмосфере сведения счетов многие наши сотрудники