Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

Tartana, в котором упоминает характерные клановые тартаны[152]. В то же время Мартин Мартин, писатель и житель Хайленда, пишет в своей книге «Описание западных островов Шотландии», опубликованной в начале XVIII века, что «по всей земле Хайленда… с первого взгляда можно догадаться о местожительстве мужчины по его шотландке»[153].

Но доказательств как будто больше на стороне Тревор-Роупера, утверждавшего, что «современные свидетельства о восстании 1745 года… не показывают ни различия кланов [по разновидности тартана], ни соблюдаемую последовательность рисунка [внутри клана]. Единственный способ, по которому можно определить род жителя Хайленда, это не его тартан, а кокарда на берете. Тартаны были делом личного вкуса»[154].

Закон о запрете одежды шотландских горцев был отменен в 1782 году. В прокламации прославляли вестиментарное освобождение жителей Шотландского нагорья:

«Король и парламент Британии навсегда отменили закон, направленный против одежды шотландских горцев, которая принадлежала кланам с начала мира и до 1746 года. Это должно принести великую радость в сердце каждого шотландского горца. Вы больше не привязаны к недостойной мужчины одежде жителей Лоуленда. Этим мы объявляем каждому мужчине, молодому и старому, простолюдину и благородному, что отныне они могут надевать и носить триубасы, малый килт, шерстяную куртку-дублет и полосатые чулки до колен, а также плед с ремнем, не боясь закона».

Но к этому времени костюм шотландских горцев уже вышел из употребления: «После поколения в брюках простые крестьяне Хайленда не видели повода возвращаться к пледу с ремнем или тартану…»[155]

Но элита Шотландии, которая никогда раньше не носила килт или фамильный тартан, увидела повод начать носить их после того, как ограничивающий дресс-код отменили. В 1778 году шотландские юристы и аристократы образовали Лондонское общество Хайленда.

Представители элиты шотландских горцев придумали модернизированный вариант традиционного костюма и создали для него древнюю родословную. По иронии судьбы в этом им помогали имперские амбиции британцев, которые нанимали жителей Шотландского нагорья для установления колониального управления в Индии и Америке. За океаном шотландские полки были освобождены от выполнения Закона о тартане и начали носить килт из-за его целесообразности, как сделали это рабочие Роулинсона.

Различные шотландские полки также использовали разные рисунки тартана, чтобы отличаться друг от друга. Тревор-Роупер утверждает, что эта военная форма стала источником особых рисунков тартана, которые называются sett. Дресс-коды имперской армии того времени вдохновили «возрождение» древней одежды шотландских горцев.

По мнению Тревор-Роупера, родословная костюма шотландских горцев была составлена на основании необоснованных утверждений, поддельных документов и, разумеется, в сотрудничестве с производителями текстиля. Последние умели пользоваться случаем, когда он им предоставлялся, и с готовностью стали союзниками Лондонского общества Хайленда. Они подтвердили, что каждый рисунок на их складах был на самом деле тартаном конкретного клана.

Гордый своим приобретением покупатель не догадывался, что истоки многих «клановых» тартанов находились не в туманном скалистом Шотландском нагорье, а на окутанных смогом улицах английских промышленных городов и во влажном климате карибских колоний. К примеру, Тревор-Роупер пишет, что некоему «Клуни Макферсону… продали тартан… который теперь называется “МакФерсон”… Ранее его продавали оптом некоему мистеру Кидду, чтобы одевать его вест-индских рабов, и называли ткань “Кидд”, а до этого это был просто № 155»[156].

Но нет никаких сомнений в том, что тартан стал мощным символом шотландцев. Британцы, поначалу попытавшиеся запретить его, потом попробовали ввести тартан в мультиэтническую национальную идентичность, англо-кельтское e pluribus unum (единство в многообразии).

Действительно, история самого восстания якобитов была вплетена в объединенную британскую историю в основном благодаря роману Вальтера Скотта 1814 года «Уэверли». В нем молодой английский дворянин влюбляется в страстную жительницу Хайленда и присоединяется к восстанию якобитов. В романе молодой Уэверли спасает в бою жизнь британского офицера. После разгрома восстания его прощают и он женится на скромной дочери аристократа из Лоуленда. Эти две женщины как будто символизируют две Шотландии – неукротимый Хайленд якобитского восстания и цивилизованный Лоуленд, который предпочитает союз с Британией.

Такая ревизия истории, романтизировавшая восстания якобитов и преуменьшавшая националистическую угрозу, которая вдохновляла их на борьбу, позволила костюму шотландцев превратиться в своеобразную региональную традицию. К 1822 году был написан портрет короля Георга IV в тартане шотландских горцев[157], а в 1853 году королева Виктория учредила королевский тартан «Балморал», и эта традиция до сих пор сохраняется для королевской семьи[158].

Закон о тартане 1745 года был ответом на тревоги по поводу значения одежды в эпоху консолидации нации. Его действие и отмена доказали, что особая одежда может объединять или разделять нацию, а дресс-коды способны смягчить или усилить социальное разделение. И национальные правительства, и этнические группы использовали одежду и дресс-коды для выражения коллективных идеалов и устремлений.

* * *

По мнению историка Дэниела Леонарда Парди, «идея, что все взрослые мужчины должны носить стандартную одежду, постоянно обсуждалась в восемнадцатом веке»[159].

В революционной Франции свобода выбора одежды многим казалась логическим антидотом для иерархических регламентов старого режима, но некоторые хотели более надежных гарантий равенства, а именно обязательной национальной униформы, которую носили бы все граждане республики. Точно так же Юстус Мёзер, известный юрист и советник князя-епископа Оснабрюка [сейчас это Германия], в 1775 году настаивал, что национальная униформа может сплотить разделенный народ вокруг общих идеалов патриотической добродетели:

«Кажется абсолютно верным шагом обращение к нашему суверену по поводу униформы, дабы превратить ее в почетное платье для всех тех, кто работает на общее благо в равной, заслуживающей похвалы мере и ведет себя как достойный человек. Нет никаких сомнений, что поначалу ношение предписанного цвета нашего владыки или отказ от свободы выбирать одежду по своему желанию покажутся новой формой рабства. Тем не менее князь теперь может носить цвета своего друга-князя, не позоря свой герб, и человек, который… бескорыстно рискует жизнью ради своей страны, определенно имеет право на уважение и почет»[160].

Национальная униформа становится символом патриотизма. Но запрос на эгалитаризм не полностью преодолел древнюю потребность в социальных различиях. Национальная униформа Мёзера, как и более ранние регулирующие законы, сделала бы новый статус видимым, отличая знатного человека от простолюдина, ответственного гражданина от человека, уклоняющегося от исполнения долга, владеющего собственностью налогоплательщика от нищего нахлебника:

«Разумеется, это не пройдет без… определения того… кто имеет право на эту униформу… Этот человек должен владеть либо требуемой долей земли, либо надежным капиталом… чтобы тем самым исключить всех недостойных. Очевидно, что должно быть разумное число градаций в этом постановлении и что человек высокого ранга должен носить униформу, иначе украшенную, чем униформа простолюдина»[161].

Предложения национальной униформы гражданина обсуждались по всей Европе. К примеру, в 1791 году юрист Самуэль Симон Витте выступил против национальной униформы перед датской академией. Он настаивал на том, что самовыражение через одежду является одним из великих достижений западной цивилизации, которое отличает просвещенное общество от репрессивного, представляя собой уход от примитивных культур. Он отметил, что одежда – это больше, чем знак социального статуса, это средство создания себя:

«Через нее [человек] отображает и показывает себя, заявляет о себе и через нее он… представлен… Она может указывать, иллюстрируя их, на всевозможные типы моральных и личных характеристик и чувств, таких как величие, достоинство, благородное или простое происхождение, власть, богатство, отвага, гордость, невинность, скромность и даже различные градации добродетели и возраста… Костюм и мода на него обладают большей властью над характером и нравами людей, чем все законы и полицейские правила.

И эту силу следует признавать, тем более что сам костюм оказывает влияние незаметно, без давления…»[162]

Витте настаивал, что гражданская униформа будет «подавлять и душить вкус народа и низводить его до животного чувства варвара…»[163]. Взгляды Витте возобладали, и предложения гражданской униформы ни к чему не привели. Но по иронии судьбы в последующие десятилетия медленно развивалась международная униформа, и не через законы или декреты, а через