Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях - Ричард Томпсон Форд

Многое из того, что касается Браммелла, окутано тайной и превратилось в легенду. Говорят, что после того, как принц даровал ему офицерское звание в элитном 10-м полку легких драгунов, или «королевских гусар», как их часто называли, Браммелл настоял на том, чтобы форма была изменена в соответствии с его собственным стандартом элегантности. Ходили слухи, что он нанимал двух перчаточников для изготовления одной пары перчаток: один шил пальцы, а другой конструировал ладонную часть. Пожалуй, наибольшую известность ему принесла тщательность, с которой он завязывал шейные платки.

Говорили, что он проводил перед зеркалом по несколько часов, пол вокруг был усеян шейными платками, смятыми в неудавшихся попытках достичь идеала, и их уже нельзя было надеть. Друзья и поклонники говорили, что каждый день на одевание у него уходило по пять часов, и он требовал натирать сапоги шампанским. Когда его спросили, сколько необходимо в год денег, чтобы поддерживать гардероб хорошо одетого джентльмена, Браммелл ответил: «При относительной экономии это можно сделать за 800 фунтов»[180], что сегодня соответствует 160 000 долларов США. В те времена семья опытного ремесленника жила примерно на 60 фунтов в год.

Несмотря на легендарную экстравагантность, главной отличительной чертой одежды Браммелла была ее простота. В аристократических салонах, которые он посещал, большинство мужчин все еще отдавало предпочтение парче, драгоценностям и другим роскошным украшениям. Браммелл, напротив, днем носил простой сюртук, а вечером надевал синий костюм и белый жилет.

Этот ансамбль «редко менялся, не был подчеркнут ни драгоценностями, ни духами, ни даже ненавязчиво акцентирован особенной или заметной деталью». Как пишет один из современников, Браммелл был «наиболее строго и сдержанно и наименее экстравагантно одетым из всех его знакомых. Такая неизменная умеренность… делала невозможным подражание ему, так как нечего было копировать»[181].

Историк Филипп Перро замечает, что во Франции в середине XIX века элите угрожали с двух сторон. С одной стороны, это были «подражающие… лавочники в лучшей воскресной одежде», а с другой стороны, «громкоголосые, вульгарные нувориши, стремящиеся неуклюже и яростно сойти за своих… Дешевое подражание бедняков и слишком пышное подражание богатых»[182]. В ответ на это неявный и сложный, хотя и практически неписаный дресс-код обеспечивал классовому статусу возможность, как всегда, оставаться видимым – для тех, кто знал, на что обратить внимание.

Существовали правильные наряды для ранних утренних часов дома, для более позднего утра, когда принимали посетителей, для послеполуденных часов, когда выходили из дома, для дневного чая и отдыха, для вечера и для ужина, для бала-маскарада, для приема гостей дома, для дневной службы и для вечерней службы в церкви, для свадеб, похорон, крещения и похода за покупками.

Все наряды менялись в соответствии со временем года, в соответствии с тем, в городе находится человек или в сельской местности, и, разумеется, в соответствии с тем, мужчина это или женщина. Чтобы быть хорошо одетым, требовалось и много одежды, и много знаний. Особый ансамбль был нужен для множества ситуаций, и человеку необходимо было знать, какой наряд соответствует тому или иному событию. Одежда стоило дорого, а знания хорошо охранялись. Эти знания передавались на примере или из уст в уста тем, кто находился в правильных социальных кругах, или собирались в трактатах по этикету, которые опять-таки предназначались для элиты, так как книги в переплете были роскошью, а грамотность была не слишком распространена.

Правильная одежда, соответствовавшая ситуации, недвусмысленно указывала на высокое социальное положение человека, тогда как даже минимальные отклонения от правил сигнализировали, что либо бюджет, либо умение себя вести не соответствуют притязаниям. Чем больше и серьезнее были ошибки, тем ниже был статус человека в обществе. Одевающийся напоказ, излишне компенсирующий свое происхождение выскочка демонстрировал свое незнание, неуверенность и неуместность. Элегантный человек, напротив, проявлял свою осведомленность, надев правильный наряд в правильное время. Его отличали уверенность в себе, выбор неброских знаков статуса, которые узнают только равные ему, и умение демонстрировать небрежное, беззаботное отношение, при этом делая все правильно.

Новые тонкости элегантности детально описывали в руководствах по этикету, наводнивших рынок и в Европе, и в США. Эти тексты, часто написанные под аристократическим псевдонимом, предлагали подробные рассказы о том, как ведут себя правильные люди, как они говорят и, что самое важное, как они одеваются.

«Одного лишь слова достаточно, чтобы выдать происхождение человека или обнажить сомнительное прошлое или настоящее, поэтому для взгляда знатока неуместного кружева, оборки, пера, браслета и особенно серег или любого претенциозного украшения будет достаточно, чтобы понять социальный статус или определить ступень социальной лестницы. Вычурность в платье – это такая же брешь в элегантности, как некоторые выражения, несовместимые с правильным языком»[183].

Простота имела двойное противоречивое значение: это был отказ от аристократических привилегий и – особенно для мужчин – принятие буржуазной добродетели сдержанности. Но одновременно простота была новым способом заявить о классовом статусе. Великое мужское отречение не означало, что мужчины элиты отреклись от роскоши. Вместо этого они отказались от броской, очевидной и легко копируемой роскоши и заменили ее спокойной, неброской и трудноуловимой роскошью, которую мы называем элегантностью. Роскошь дорогостоящих украшений заменили или, по крайней мере, дополнили куда большей роскошью – временем и знаниями, чтобы быть «образованным». Регулирующие законы уступили место часто неписаным правилам этикета.

Для женщин, одежда которых все еще регулировалась старыми дресс-кодами вестиментарного изобилия и демонстративности, линия между хорошо одетой и чересчур разодетой дамой была особенно тонкой. Слишком малое количество украшений свидетельствовало о лени или о недостатке средств, а слишком большое их количество выдавало вульгарность или неуверенность в себе. Трактат об этикете, изданный во Франции в XIX веке, к примеру, давал вот такой совет:

«Женщине, желающей быть хорошо одетой… на день необходимо по крайней мере семь или восемь туалетов: утреннее платье, костюм для верховой езды, элегантное простое платье для ланча, дневное платье для прогулок, послеполуденное платье для визитов в коляске, красивый наряд для прогулки в коляске по Булонскому лесу, платье для ужина и праздничное платье для вечера или театра… Это может стать более сложным… летом с купальными костюмами, а осенью и зимой с костюмами для охоты и катания на коньках…»[184]

Разумеется, одни только эти требования помещали статус хорошо одетой женщины вне досягаемости для тех, кто был ограничен в средствах. Но самое серьезное испытание заключалось не в том, сможет ли человек оплатить необходимый гардероб, а в том, знает ли он, где и как его носить.

К примеру, хотя драгоценные камни оставались de rigueur (обязательными) в некоторых светских ситуациях, «графиня де Бассанвиль» предупреждала: «Те, кто знает, как хорошо одеваться, никогда не наденут бриллианты… летом даже на бал. Они заменят их цветами [или] лентами…»[185] Тем временем на богослужении стильные люди практиковали то, что историк Филипп Перро называл «показное недопотребление», подкрепляя элегантную сдержанность моральными установками христианского смирения. «Графиня Дрохожовска» предостерегала своих читательниц таким рассказом:

«Я сидела рядом с одним из главных проходов. Но каким бы широким он ни был, прекрасные дамы находили способ коснуться моего кресла своими широкими юбками, из-за чего их шелковые платья и накрахмаленные пышные нижние юбки издавали… оглушающее шуршание, которое становилось еще громче от движения их плеч, их торопливой походки…

Я спросила себя: “Неужели это манеры приличной женщины? И должна ли она выглядеть настолько поглощенной собой в доме Божием?”»[186]

По мнению Перро, аристократические французские семейства времен Второй империи практиковали снобизм наоборот, «ничего не выставляя напоказ»:

«Красноречие аристократической простоты заключалось в дистанцировании от приобретательства, равнодушие к обладанию престижными вещами – самая престижная вещь, по сути, – отделяло их от выскочек, которым торжествующее обладание компенсировало прошлые лишения…»[187]

Разумеется, не было никакой небрежности в этой элитарной простоте одежды, где внимание к деталям использовалось как оружие в бескомпромиссной борьбе за статус. Кажущийся аскетизм элиты был тщательно просчитан, чтобы произвести впечатление элегантности без усилий. «Графиня Даш»