Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

От всего этого остался лишь город-призрак, некрополь над подземным лабиринтом. Если поехать от Парижа на восток, то через полтора часа каждые три-четыре километра начнут попадаться кладбища и мемориалы: Суассон, Шато-Тьерри, Монфокон. Около четырех миллионов человек из десятка разных стран сложили головы на Западном фронте Первой мировой войны. Только в битве при Вердене противники выпустили друг по другу от сорока до шестидесяти миллионов снарядов, и каждый квадратный метр земли был усеян шрапнелью и свинцом. В Реймсском соборе, где когда-то короновали французских королей и королев, германские бомбардировки уничтожили большую часть витражей, скульптуры святых на фасадах остались без лиц. На сельских кладбищах дальше на восток часто нет ни статуй, ни монументов, лишь два тщательно отделенных друг от друга участка: французские могилы под белыми тонкими крестами и немецкие – с крестами из необработанного камня. В Обериве, где похоронено двенадцать тысяч солдат, на воротах кладбища кто-то повесил записку: «Нас проинформировали об ущербе, нанесенном данному мемориалу в результате актов вандализма. Ведутся ремонтные работы».

Когда я въехал в деревню Сомпи-Таюр, которая лежит в сорока пяти минутах езды к востоку от Реймса, на улицах не было ни души. Никаких тебе кафе с уличными столиками, ни рыночной площади, ни торгового квартала; только несколько мрачных домиков из бутового камня и закрытое здание мэрии на улице, почти лишенной деревьев. Для французов битва при Сомпи стала одним из переломных моментов Мёз-Аргоннской кампании. Я видел открытку, изображавшую деревню в 1916‐м – через два года после того, как ее заняли немцы: от Сомпи остались лишь осыпавшиеся стены домов и разрушенный неф церкви. На обороте кто-то написал: «Je vous envoie des fleurs» – «Шлю вам цветы». После войны один французский лейтенант ездил по Америке, собирая деньги на восстановление Сомпи. Если бы не он, деревня так и осталась бы в руинах, как и пять «утраченных населенных пунктов» сразу за холмом.

Я подошел к мэрии и постучал в дверь. Здание почти в точности воспроизводило архитектуру довоенной мэрии; его венчала островерхая шиферная крыша, низко нависавшая над верхними окнами, словно пробковый шлем. Тут я увидел расписание: мэрия работала только два часа по вторникам и по часу в четверг, пятницу и субботу. Был вторник, поэтому я вернулся к нужному времени и застал прилежную с виду администраторшу за рабочим столом. Она, конечно, сильно удивилась, увидев меня. «Mais vous devez parler à Brigitte et Jean-Pierre!» [100]– воскликнула она, когда я объяснил, зачем приехал. Этим занимается наше историческое общество!

Через несколько минут я уже говорил по телефону с секретарем общества Брижит Гийо, и по всей деревне стартовала лихорадочная эстафета звонков с одного домашнего телефона на другой. Спустя какое-то время я ушел: хотелось есть. Вечером того же дня в номере моей гостиницы, спрятавшейся где-то в глубине Аргоннского леса, зазвонил телефон. «Встречаемся завтра утром в восемь тридцать, – скомандовал резкий голос. – С большим нетерпением ждем вашего визита».

Общество памяти войн и изучения истории деревни Сомпи занимало одну комнату подвального офиса в одном квартале от мэрии. Приехав на следующее утро и открыв дверь, я увидел семерых членов общества за длинным столом, с выжидательными улыбками на лицах. Помимо мадам Гийо – маленькой бойкой женщины в очках – среди них были бывшая мэр, автомеханик на пенсии, фермер-овцевод и аспирант-историк, писавший диссертацию об окопной войне. Все свободные поверхности в помещении были заклеены фотографиями, открытками, топографическими картами и портретами «пуалю» – «волосатиков», как ласково называли французских пехотинцев. На одной стене висела карта изменений линии фронта в Шампани за 1918 год, испещренная дорогами, тоннелями, железнодорожными путями и траншеями: синим цветом были обозначены немецкие окопы, красным – французские.

Вице-президент ассоциации Жан-Пьер Тирион встал и представил присутствующих. Он говорил низким голосом – именно с ним я вчера общался по телефону. У него было длинное лицо с двойным подбородком, лысина на макушке и хитрые, настороженные глаза. До выхода на пенсию мсье Тирион – сантехник и электрик по профессии – владел фирмой на двадцать пять сотрудников и отработал пять сроков муниципальным депутатом. Собрание он вел весело и задиристо, особенно подзуживая своего друга, автомеханика Даниэля Жакара. Жакар стоял в углу в синей спецовке и черной вязаной шапке с настороженным, печально-испуганным выражением лица. «Ваши деды воевали друг с другом! – сказал Тирион, указывая на нас обоих и размахивая руками. – И вот вы здесь, история свела вас вместе!»

Тирион не знал времен, которые не были бы связаны с войной и ее историей. Он родился в 1944‐м, когда деревня Сомпи снова оказалась под немцами. Его отец тогда прятал в своем доме американских и британских пилотов – в потайном отсеке, обустроенном за платяным шкафом. Но о Второй мировой местные говорить не любили. «Мэр был за Петена», – сказал Тирион. Именно Первая мировая война с ее бесконечными позиционными боями по-прежнему занимала и их самих, и весь окружающий ландшафт.

В 1950‐е годы, когда Тирион и Жакар были еще детьми, им нравилось играть в немецких тоннелях под церковью или в окопах вокруг деревни. Почва здесь и тогда не очень подходила для земледелия, поэтому прошло несколько десятилетий, прежде чем траншеи наконец засыпали. Бегая по ним после уроков, мальчишки находили старые винтовки и штыки, лопаты, человеческие черепа и неразорвавшиеся снаряды. Что-то оставляли себе на память, что-то сдавали на металлолом. Скупщики, работавшие в деревне, вагонами отправляли металл на переплавку. «Мешки с черным порохом мы просто взрывали», – сказал Тирион. Что нельзя было продать или взорвать, забирали местные фермеры – перековывали, так сказать, мечи на орала. Старые танки приспосабливали для перевозки грузов, штыки переделывали в отвертки, винтовочные стволы – в подпорки для подвязывания томатных кустов. Немецкие каски некоторые крестьяне использовали под цветочные горшки или насесты для кур.

Став старше, Тирион и Жакар занялись обследованием более отдаленных районов. Утром по субботам они садились на велосипеды и катили к военному городку, находившемуся в нескольких километрах к югу от деревни[101]. После Первой мировой местность эту отвели под армейский полигон и стрельбище – около тринадцати тысяч гектаров наиболее опустошенной земли на бывшей линии фронта, в том числе развалины пяти «утраченных» деревень. Мальчишки пролезали под забором и отправлялись на поиски жестяных банок из-под армейского питания, табачных брикетов и винных бутылок. Они собирали улиток на продажу и грибы в местах, где военные подрывали боеприпасы, оставшиеся после Первой мировой войны. Сморчки и трюфели лучше всего растут после теплового шока, например резкого замораживания или оттаивания.

Военный городок походил на капсулу времени: все элементы окружающего ландшафта, кроме него, медленно менялись. Земля начала приносить урожай благодаря удобрениям.