Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

глубоко: более девяти метров твердых меловых отложений до поверхности – достаточно, чтобы выдержать попадание даже бункеробойных снарядов. В нем не было естественного освещения и практически отсутствовала вентиляция. Температура круглый год не поднималась выше двенадцати градусов, хотя по ощущениям была и того ниже. Из-за дождевой воды, просачивавшейся сквозь мел, воздух оставался влажным. Холод проникал в тело через ступни, и через какое-то время ты здесь уже чувствовал себя как обложенный льдом труп.

«Мы пытались держать здесь вино, но не вышло: слишком холодно, – сказал мне мсье Эврар, когда мы вместе с Тирионом и Жакаром спустились в лазарет. – Вино не созревало. А вот для шампанского микроклимат идеальный!» Веселый, коренастый мужчина с густой бородой и в прямоугольных очках, мсье Эврар был одет в армейскую куртку и надвинутую на уши вязаную шапку оливкового цвета. Он повел нас вниз, во мрак, вдоль вереницы желтых карбидных ламп, мимо куч свеклы и картошки. В нишах лежали осколки снарядов, дезинфицирующие средства, фляги с пивом и выдохшейся газировкой, банки с опиумом и зубная паста столетней давности. На одной полочке я увидел ржавый «чеснок» – противоконное заграждение из семи соединенных звездообразно острых штырей. На другой лежал винтовой кол – тонкое металлическое приспособление, которое вкручивали в землю, чтобы закрепить колючую проволоку, или в заточенном виде оставляли торчащим из земли, и оно протыкало солдатские сапоги или вспарывало животы, если солдат передвигался ползком.

Пока на земле бушевала война, в подземелье на глубине двенадцати метров выхаживали раненых. Орфёй лежал на route Boche[123], как ее называли некоторые, – основной дороге снабжения немецкой армии. От крестьянских домов на гряде одна за другой тянулись траншеи на юг, к Сомпи: здесь проходил последний большой рубеж немецкой обороны в этом районе. Если бы союзники ее прорвали, путь на север был бы свободен. Через пять дней после того, как Карла ранило, французы подошли к Орфёй. Еще через месяц война закончилась.

8

Призрак

Жители Херцогенвайлера до сих пор рассказывают, как Карл вернулся с Западного фронта[124]. Он ехал в санитарном поезде по северу Франции и заметил молодого солдата, сидевшего через несколько рядов от него. Он сразу его узнал: с этим сослуживцем по пехотному батальону они когда-то делили двухъярусную койку. Но правдой это быть не могло: тот солдат погиб несколько месяцев назад.

Карл смотрел на него, растерянный и немного испуганный, но тут солдат встал и улыбнулся, а затем жестом пригласил Карла идти за ним. Карл вышел из своего купе и последовал за ним по проходу. Едва он перешел в следующий вагон, как за его спиной раздался взрыв, от которого все купе вспучилось куда-то вбок, а его самого отбросило на сиденья. Чуть позже он узнает, что в вагон, из которого он только что вышел, попала минометная мина и Карл чудом спасся.

Того солдата он больше не видел, но это видение спасло Карлу жизнь. Его старшему брату Йозефу повезло меньше. Пока Карл служил во Франции, брата отправили в Бельгию, где шли самые продолжительные и кровопролитные бои той войны. После того как весной 1918 года немцы начали Весеннее наступление, более трех десятков дивизий вступили в бой против союзных войск во Фландрии, надеясь прорваться к Ла-Маншу и отрезать британцев от линий снабжения. Добиться этого не удалось. Союзники, усиленные французскими войсками под командованием маршала Фоша, удержали позиции. Только на этом участке наступления было убито и ранено более двухсот тысяч солдат.

Однажды ночью в ту весну Луиза – мать Карла и Йозефа – проснулась от звука чьих-то шагов у своего дома в Херцогенвайлере. Время было позднее, на улице никого не было, дочь и муж спали. Но она узнала эту шаркающую походку и тяжелый шаг. Это мог быть только Йозеф, наконец-то вернувшийся с войны. Она приподнялась на постели, чтобы встретить его, затем замерла и снова прислушалась, уже более внимательно. Нет. Это был не он. Это его призрак явился к ним с последним визитом. Луиза легла и потрясла мужа за плечо. «Jetzt isch de Josef gschtorbe», – сказала она на своем мягком шварцвальдском диалекте. «Вот и Йозеф умер». Через две недели до них дошло известие, что он погиб во Фландрии – ровно в тот день, когда к ним приходил призрак.

Для моей матери эта история стала своеобразным доказательством того, что в видениях Луизы было нечто большее, чем просто суеверие или психическое расстройство. Что связь между близкими людьми может существовать и после смерти. Она и моя старшая дочь обязаны Луизе своим вторым именем; это их «сувенир», реликвия с исторической родины, как прядь волос или фаланга пальца. Хотя они вроде бы никогда не общались с мертвыми, в нашей семье, говорят, есть склонность к ясновидению. Моя двоюродная бабка Регина, родившаяся в Румынии, во время Второй мировой войны работала гадалкой в Херцогенвайлере – гадала на кофейной гуще и картах таро в поисках вестей о павших солдатах. Мать моя тоже иногда предвидела события: то несчастные случаи предскажет, то на телефон ответит до того, как тот начнет звонить. Она историк по образованию и от природы трезво мыслящий человек, но от веры в призраков так и не отказалась.

Старая немецкая привычка – смешивать мистику и науку. Ее легко увидеть и у средневековых мудрецов, например у теолога-мистика Майстера Экхарта или монахини Хильдегарды Бингенской, и в любом немецком аптечном магазине, где на полках современные лекарства соседствуют с гомеопатическими настойками. «Для нашего современного образа мышления все это звучит совершенно безумно», – заявил в 1924 году Рудольф Штайнер, родоначальник органического земледелия и альтернативного образования. Слова эти он произнес на собрании силезских крестьян, которых призвал удобрять поля коровьими кишками с ромашкой и бычьими мочевыми пузырями, наполненными корнем тысячелистника: якобы мочевой пузырь быка – «почти готовый образ нашего космоса». Штайнер утверждал, что сам видит демонов наяву. «Как в теле глаз и ухо развиваются в качестве органов восприятия, – писал он, – так и человек развивает в себе органы восприятия духовного, через которые ему открываются душа и духовные миры».

Я вспомнил обо всем этом как-то утром в Берлине – в самом центре бывшей западной оккупационной зоны. Я сидел в гостиной богато декорированного довоенного здания, расположенного на усыпанной листьями улочке рядом с Нойе-Кантштрассе. В комнате не было никакой мебели, кроме дюжины разномастных стульев и комода из резного клена. Высокое окно пропускало внутрь зимний воздух. На стульях молча сидели словно завороженные мужчины и женщины; взгляды их были прикованы к женщине в центре комнаты по имени Габриэла Баринг: она должна была помочь нам примириться с нашими мертвецами.

Один из