Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

другу на колени и претендуют на роль Бога. Я слышал, как какая-то женщина кричала от того, что якобы из влагалища у нее течет кровь и что вороны съели ее ребенка. Иногда рыдания и крики становились настолько громкими, что я начинал беспокоиться, как бы не приехала полиция. (Немцы обычно ведут себя дома до ужаса тихо по американским меркам.) Бывали моменты, когда лучше бы мне вырвали все коренные зубы, чем попросили сыграть очередного военного преступника. Но если требовался катарсис, то Габриэла, несомненно, его добивалась.

Когда подошла моя очередь, я ощутил страх как перед публичным выступлением. Для всех остальных занятия закончились в слезах. Неужели и мне придется? Я представил, как люди будут часами блуждать по комнате, рассказывая мрачные истории о моих предках, пока я окончательно не сломаюсь. Когда я расставил «дублеров» – по одному для мамы, бабушки, деда и три для дядей, – они на мгновение замерли в тишине, словно издавая про себя один и тот же дрожащий звук. Затем, как мне показалось, все разом зашевелились и заговорили. Я помню, как мама прижалась лбом к полу, а бабушка опустилась рядом с ней на колени и положила руку ей на плечо; помню, как дед говорил: «Ты должен во что-то верить. Если не в Бога, то в Гитлера». Но сейчас сложно вспомнить, как это сочеталось одно с другим. В этих сессиях – Familienaufstellungen – есть своя сновидческая логика, которая при пересказе теряется.

Но мне запомнились кое-какие незначительные детали. Например, взаимная преданность мамы и бабушки, а также жутковатая манера, с которой дублеры изобразили трех моих дядей. Я поставил двух маминых старших братьев – Гернота и Зигмара – рядом друг с другом, а младшего – Винфрида – за ними. И из этой простой геометрии возник знакомый портрет. Зигмар рассказал о своей глубокой связи с отцом, о которой я узнал совсем недавно из их переписки. Винфрид жаловался на чувство разобщенности, на то, что отец не хотел с ним общаться: «Почему он меня не замечает?» – вопрошал он. Правда, я ни разу не говорил группе, что Винфрид был настроен именно так. Или о том, что в восемь лет его отправили жить к родственникам в Шварцвальд, когда вся семья голодала.

Можно сказать, удачная догадка – обычный выстрел экстрасенса в пустоту. Но правильное гадание начинается с внимательного изучения личности «клиента». Вот что мне больше всего запомнилось в тот день: пристальное внимание, которое люди уделяли друг другу, жажда историй и пыл, с которым они буквально в них растворялись. Немцы, которых я знал в детстве, были закаленными, толстокожими людьми. Как сдержанно они вели себя на улице! Как осторожно проявляли свои чувства по сравнению со среднестатистическим американцем, которого хлебом не корми – дай что-нибудь рассказать про себя. И вот теперь немцы рыдали в объятиях друг друга, разделенные и воссоединенные, обвиненные и прощенные, заново переживающие свои горести вместе с людьми, которых они раньше не знали.

Мой сеанс закончился без лишней драмы. Похоже, участники поняли, что я устал и не готов к дальнейшим откровениям. А может, они просто надеялись на более счастливый конец. Когда они умолкли, Габриэла попросила их подойти ко мне в середину комнаты. Так мы постояли плечом к плечу некоторое время, улыбаясь, словно позируя для семейного портрета. «Я думаю, то, чем вы занимаетесь, замечательно», – сказала мне студентка-искусствоведка с «хвостиком». Но к тому моменту я уже понимал, что нужных мне историй я здесь не услышу. За ними надо было ехать на юг Германии – в деревню, где мой дед стал нацистом.

9

Учитель

Карл достал из кармана листовку и снова уставился на текст. Работа нужна была позарез. Годы, прошедшие после возвращения с войны, оказались самыми тяжелыми в его жизни. В пехоте он хотя бы всегда знал, куда идти и что делать, но вот уже одиннадцать лет он скитался по шварцвальдским деревням и не находил места под солнцем. После того как Карл потерял в Арденнах глаз, его привезли в лазарет, из головы, руки и верхней части бедра извлекли осколки, очистили и перевязали раны, успокоили трепещущий разум эфиром и морфием и отправили обратно в Германию тряским военным транспортом – сначала на грузовике, потом поездом. Пятого октября 1918 года он прибыл в военный госпиталь во Франкфурте[130]. Через два месяца он достаточно окреп и был готов к выписке. Что теперь? До войны Карл три года отучился в школе-интернате имени Лендера в Засбахе – к северу от его деревни, в семи с лишним часах езды на лошади[131]. Когда он потом подаст в социальный суд[132] иск с требованием увеличить ветеранскую пенсию, он будет утверждать, что после окончания учебы планировал работать по технической части. В качестве доказательства он указал, что до поступления в школу-интернат год работал инженером-механиком. Тут он немного отредактировал свою историю: утверждая, что война пустила под откос его карьеру, он мог требовать дополнительную компенсацию[133]. На самом деле перед войной его реальной целью было священство, и школа-интернат, где он учился, готовила семинаристов. Над входом посетителей встречал высеченный в камне девиз: INITIUM SAPIENTIAE TIMOR – «Начало мудрости – страх Господень»[134]. Но после возвращения с фронта Карл боялся другого.

У него не было ни денег, ни связей. О священстве и инженерном деле теперь можно было забыть: вера в Бога сильно пошатнулась, а зрение пострадало. С одним глазом ему трудно было воспринимать вещи в трехмерном пространстве и точно определять расстояния. Мама рассказывала, что если на улице он видел тень, то перепрыгивал через нее, думая, что это канава. Оптимальным вариантом для старательного двадцатилетнего парня теперь казалось учительство. В 1919‐м он отправился сдавать вступительный экзамен в учительскую семинарию в Меерсбурге, но туда его не взяли. Окружной врач в Филлингене по фамилии Штёкер пришел к выводу, что тяготы учебы окажутся для него чрезмерными. Экзамен он сдал, но по физическим параметрам не прошел.

Иск с требованием увеличить ветеранскую пенсию, который Карл подал через несколько лет, суд тоже отклонил. Отдел социального обеспечения не нашел следов медосмотра, который проводил доктор Штёкер. Тем не менее Карлу удалось выиграть дело в апелляции. Какими бы ни были его карьерные цели до войны, с какой бы дискриминацией он ни сталкивался после нее, он проявил более чем достаточно упорства и силы воли, чтобы стать инженером, постановил суд. «Если бы только он вернулся с войны с обоими глазами», – добавили судьи в своем решении. В конце концов