Отечество. История о войне, семье и совести в нацистской Германии - Буркхард Билгер

К тому времени мамино зрение ухудшилось настолько, что расшифровать письмо она не смогла, а ненадежная память не позволила вспомнить, о чем оно было. Я отсканировал страницы и отправил кузине Сюзанне в Германию, но у нее получилось ненамного лучше, чем у меня. Она, правда, рассказала, что в ее родном Констанце есть кружок пожилых женщин под названием Sütterlin Schreibstube[140] – эдакий средневековый скрипторий на новый лад. Каждые выходные они собирались в клубе для старшего поколения и за небольшой взнос на благотворительность расшифровывали письма и дневники, которые приносили им люди. Подобные группы возникали тогда по всей стране. Многие немцы, судя по всему, оказались в том же положении, что и я: ждать очереди к шифровальщицам в Констанце нужно было четыре месяца. Но Сюзанна позвонила им сама, чтобы лично попросить о помощи, и они сжалились[141]. Речь шла, в конце концов, всего об одном письме. Женщине, которая его перевела, было девяносто лет, но когда Эмма написала свое письмо, даже ее тогда еще не было на белом свете. Тем не менее, когда она зачитывала текст, тоска и тревога Эммы слышались и в ее голосе:

Любимый![142]

Видишь, я вернулась. Ты хотя бы немного рад это слышать? Готова спорить, я удивила тебя этим письмом. Ты, конечно же, не думал, что я буду в настроении писать после той долгой поездки на поезде. Видишь, любовь – самая могущественная сила на земле. Я так сильно и глубоко чувствую это. Сегодня, например, я отправилась в Эспазинген во время красивейшего заката и попала прямо в самое красное закатное пекло. Справа высились горы, их снежные вершины освещал чистейший альпийский закатный свет; слева лежало озеро, поблескивавшее всеми возможными оттенками. Я, конечно, испытала полный восторг, и глаза мои упивались окружавшей меня красотой, но она наполняла лишь малую часть мой души. Раньше я могла спокойно стоять и радоваться всем вещам – от самой большой до самой маленькой. Но сегодня меня все время тянуло вперед, на запад, и я с глубокой тоской смотрела на горные вершины, отделяющие меня от тебя. Если бы я могла, я бы прошла весь путь до твоей маленькой комнаты, а потом расцеловала бы тебя, заглянула бы в любимые глаза и спросила, не сердишься ли ты еще на меня за мои злые слова. Если бы ты знал, какую боль я причинила себе самой всем тем, что сделала с тобой, думаю, ты и сам бы расплакался. Сокровище мое, разве твоя душа не наполняется опять радостью, когда я говорю, что люблю тебя так, что не описать словами, как может любить только женщина?

Год спустя весной они поженились. Эмме было двадцать восемь – довольно много для женщины того времени, особенно в чопорно-пуританских городах юга Германии; возможно, она боялась остаться старой девой и не завести детей. Вскоре все изменилось. После свадьбы она переехала к Карлу в Обершвандорф, и в мае следующего года родился Гернот. Эмма всегда будет душой семьи, удерживающей ее от распада одной лишь силой сопереживания. В душе она тоже была учительницей, а по твердости характера и интеллекту не уступала Карлу. Она была лучшей ученицей класса в Базеле – в старейшей городской школе для девочек – и свободно владела французским и английским[143]. Однако по немецким законам замужние женщины не имели права преподавать[144]. Именно поэтому Эмма так долго откладывала брак. Мама мне рассказывала, что она, бывало, садилась на ступеньки у входа в школу, когда Карл вел там урок, и слушала – просто чтобы снова побыть рядом со школьным классом.

Обершвандорф – неплохое место для жизни: маленькая, аккуратная деревушка, притулившаяся на берегу речки Вальдах всего километрах в тридцати от милого старинного университетского Тюбингена. Добираться до него, однако, приходилось целый день и от Херцогенвайлера, и от Констанца, а Эмма и Карл хотели еще детей. Нужно было что-то делать, и вот как раз подвернулась листовка с вакансией. Школа в деревне Аульфинген приглашала на работу директора, и находилась она почти ровно на полпути между их семейными гнездами. По тогдашним правилам для соискателей вакансий должность описывалась так[145]:

Аульфинген, 470 жителей, 679 метров над уровнем моря, населенный пункт обслуживает железную дорогу с грузовым движением… Устройство электрического освещения рассматривается. Водопровод бесплатный. Гостиница: 1, ресторан: 1, мясная лавка: 1, магазин тканей: 1… [Школа на] 75 учеников, 1 директор школы и старший учитель… Учитель получает участок леса от общины, дрова доставляются бесплатно (с удержанием 50 марок из оплаты за исполнение обязанностей органиста)… Школьное здание 1852 года постройки, в хорошем состоянии, двухэтажное, каменное; находится на дороге местного значения в довольно шумном месте из-за близости мельницы и трактира. Квартира учителя с четырьмя большими, сухими, солнечными комнатами расположена на втором этаже. Сводчатый подвал иногда затапливается. Имеется печь для хлеба. Школьный класс на первом этаже, есть конюшня, дровяной сарай и курятник. Водопровод… Оплата за исполнение обязанностей органиста: 250 марок наличными. Годовая премия: 10 марок. Место подходит для разведения пчел.

В общем, так себе должность в какой-то захолустной деревне. Зарплата низкая, детей в классах много, подвал сырой. Тем не менее четверо претендентов уже подали заявки. На этот раз, правда, Карлу повезло. Двое соискателей – Херман Хубер и Херман Мюллер – не умели играть на органе, как того требовали должностные обязанности. Школьный совет предложил третьего кандидата по имени Артур Шаф, но местный чиновник был о нем невысокого мнения. «Исходя из моего личного опыта, проблемы возникнут с самого начала, – написал он совету 3 сентября, прямо перед началом учебного года[146]. – Кроме того, он еще довольно молод». Что касается четвертого – Альфонса Кнаупа, он был сыном местного учителя – известного в приходе, но не с лучшей стороны. «Я разделяю озабоченность школьного совета в отношении данного лица», – добавил чиновник.

Оставался Карл. У него был восьмилетний опыт работы без единого взыскания. Он свободно владел французским и сносно играл на органе – научился в интернате. Мог даже сыграть какую-нибудь мелодию на скрипке. Двенадцатого сентября 1930 года министерство образования и культуры приняло его на работу. Через два дня на всеобщих выборах нацисты получили более шести миллионов голосов. НСДАП стала теперь второй по размеру в стране после социал-демократов. Вскоре она останется единственной.

Карл проработал в Аульфингене восемь лет, вплоть до самого начала войны. Там был его первый по-настоящему семейный дом, где родились двое его детей, где он оттачивал свое ремесло, стал общественным деятелем и решал, какие именно знания и ценности передавать своим подопечным. До Аульфингена Карл был заурядным учителем-поденщиком, работавшим ради заработка. После него он стал членом