Короче, Пушкин - Александр Николаевич Архангельский

Керны ноги скверны” и в письме Соболевскому “M-me Kern, которую с помощию божией я на днях [… ]”. Как это все понимать, как сводить воедино? Видеть разнузданность, цинизм или желание отчасти заземлить чересчур высокие заимствованные формулы? Ни то, ни другое. Мы много говорили о “чужом слове” в политической, любовной лирике, фольклоре. В “керновских” стихах и переписке проявилось ровно то же самое. Все перепады пушкинского стиля – от “мимолетного виденья” до оскорбительной записи в письме – одинаково заемные, чужие, хладнокровно связанные с жанром.

В романтическом послании “Я помню чудное мгновенье” на героиню небрежно наброшен заемный наряд – готовая строка из недавнего стихотворения Жуковского “Лалла Рук” (1821): “Ах! не с нами обитает / Гений чистой красоты; / Лишь порой он навещает / Нас с небесной высоты”. Совпадает ли героиня с конкретной Анной Керн – неважно, как не имело ни малейшего значения, кто был “утаенной любовью” в лирике Южной ссылки.

В дружеском мужском письме уместен противоположный ход, и “вавилонская блудница” настолько же НЕ Анна Керн, насколько “гений чистой красоты” НЕ Анна Петровна.

И матерное сообщение Соболевскому, и эпиграмма про ноги – “все это, видите ль, слова, слова, слова”. Реальные переживания нам не доверены, следов от них никаких не осталось, и были они или нет, неизвестно. Запутанные чувства к Ризнич сохранились, мука гаснущей страсти в истории с Воронцовой была, а здесь пустота. Не обсуждаем, хорошо это или плохо, наша задача – понять, “как устроено”. И признать, что усредненный эрос Вульфа не идет в словесное сравнение с многообразным пушкинским влечением.

Кстати, Лизой Полторацкой Вульф не ограничился и вскоре после прибытия Анны Петровны в Ригу вступил с ней в связь, которая продлилась четыре года, несмотря на постоянные измены Керн. Или, точней сказать, она вступила в эту связь; выбор был не за ним, а за нею. А на финал своей любовной биографии она оставила роман с троюродным братом, семнадцатилетним кадетом Александром Марковым-Виноградским, которого была старше на двадцать лет. Родила сына, а после смерти Керна вышла за Маркова замуж.

Что же до пушкинского романа с Керн, дружбы с Вульфом и кокетства с тригорскими девушками, то за всем скрывается еще один мотив. Нарастающее одиночество. В одном из писем Пушкин звал Вульфа приехать в деревню зимой и прихватить с собой поэта Языкова, еще одного общего приятеля и страстолюбца, с той разницей, что главной страстью Николая Михайловича был не женский пол, а выпивка.

Запируем уж, молчи!

Чудо – жизнь анахорета!

В Троегорском до ночи,

А в Михайловском до света;

Дни любви посвящены,

Ночью царствуют стаканы,

Мы же – то смертельно пьяны,

То мертвецки влюблены.

Тот же самый расхожий прием, что когда-то был использован в лицее: берем готовые затертые слова, встык пристраиваем неожиданное сочетание или меняем местами слова в примелькавшемся образе, и получаются “златые ночи”, “мертвецки влюблены”…

Визит Языкова дорог, Вульфа важен. Но куда важнее были приезды лицейских друзей. Зимой в Михайловское прибыл Иван Пущин. В апреле появится Антон Дельвиг, вялый, вечно дремлющий гений в круглых очочках, который после окончания лицея служил сначала в Департаменте горных и соляных дел, после по Министерству финансов, а затем под началом другого ленивца, Крылова. Летом Пушкин по соседству встретится с Александром Горчаковым. Эти встречи он помянет в элегическом послании “19 октября (1825 года)”, где среди земной печали возникает зыбкий образ воспитующего рая, вечного Отечества, в котором все оправданы и все примирены, и даже разлучившему их Александру Первому положено одическое славословие: “Простим ему неправое гоненье: / Он взял Париж, он основал Лицей”.

Дружба в пушкинской системе ценностей – особая форма религии, исповедание которой спасает душу и исцеляет тело; в тесных пределах этого культа смерть и прощание работают на утверждение жизни, потому что лицейская память сильнее уныния:

И ныне здесь, в забытой сей глуши,

В обители пустынных вьюг и хлада,

Мне сладкая готовилась отрада:

Троих из вас, друзей моей души,

Здесь обнял я. Поэта дом опальный,

О Пущин мой, ты первый посетил;

Ты усладил изгнанья день печальный,

Ты в день его Лицея превратил.

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе – фортуны блеск холодный

Не изменил души твоей свободной:

Все тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:

Но невзначай проселочной дорогой

Мы встретились и братски обнялись. <..>

…И ты пришел, сын лени вдохновенный,

О Дельвиг мой: твой голос пробудил

Сердечный жар, так долго усыпленный,

И бодро я судьбу благословил.

Другое средство избавления от одиночества – работа. Пушкин завершил “Бориса Годунова” 7 ноября 1825 года. Воскликнул: “Ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!” Отправил переписчику. Испытывая странную иллюзию, что государь его помилует за “Годунова”, который в хорошем духе “писан”. Хотя какие-то (пускай и зыбкие) основания так думать были. В трагедии показано, что народ с моральным грузом не справился, а “Романовы, отечества надежда” не только одолели Смуту, но и приручили “мнение народное”. Как можно за такую мысль не наградить?[13]

Но царь трагедию прочесть не успел: в Сибирь не сослал, в Петербург не вернул; он неожиданно умер 19 ноября. Потом случилось междуцарствие, и в столице вспыхнуло восстание 14 декабря.

14. Хоть плюнуть да бежать

Пролетели страшные полгода слухов, догадок и предположений. Пушкин в письмах постоянно повторял, что “желал бы вполне и искренно помириться с правительством”, словно в надежде, что вскроют письмо и оценят. Но следующему государю было пока не до Пушкина: он выкорчевывал смуту, разбирался в ее основаниях.

Тогда поэт направил просьбу (май – июнь): позволить выехать ему куда-нибудь, хоть в Москву, хоть в Петербург, хоть за границу. Для убедительности он представил справку от врача об аневризме и уверение, что к тайным обществам не принадлежал, плюс обязательство не принадлежать к ним впредь; доктор справку заверил, а уверение подтвердить было некому.

По предложению Его Превосходительства Господина Псковского Гражданского Губернатора и Кавалера за № 5497, свидетельствован был в Псковской Врачебной Управе Г. Коллежский Секретарь Александр Сергеев сын Пушкин, при чем оказалось, что он действительно имеет на нижних оконечностях, а в особенности на правой голени повсемественное (в оригинале