Два года СВО. Философский дневник крымчанина - Олег Константинович Шевченко

апофеоз зла. А кто ему противостоит, ну, разумеется, Богатырь — сильный, добрый, милосердный. А теперь? Молодёжь, насмотревшись блокбастеров, уверена, что Кощей Бессмертный — хороший парень, просто «жизнь такая», а Богатырь — это либо дурак, либо трус, либо отъявленный мерзавец и подкаблучник. Или вот, недавний новый образец киношедевра «Баба Яга спасает мир». Она, оказывается, не гнилая, чудовищная старуха, пожирающая людей и состоящая в сексуальных отношениях с нечистью, а вполне себе защитница человечества. А ведь это сказки — сюжеты с поляризацией добра и зла. И эти полюсы у нас кто-то очень методично стирает: яркие фильмы, талантливые компьютерные игры, энергичные музыкальные композиции, поток бесконечных книг-фэнтези и тому подобное.

Мы дошли до того же состояния, которое прочувствовал великий русский философ XIX века Владимир Соловьев, заявив, что наступило время, когда пора оправдывать добро. Его не послушали. Молодёжь посмеялась и над добром, и над злом. И как результат — 18 миллионов погибших в Гражданскую войну и клиническая смерть Русского мира, которая, слава Богу, не стала окончательной.

Нам нужно чётко сказать: что есть хорошо и что есть плохо, что есть добро и что есть зло, что для нас честь, а что бесчестие, что есть правда и что кривда. Очень простые вопросы, от которых нас популярная культура всячески уводит и не дает на них сосредоточиться.

— Вы описывали революцию 1917 года как прорыв в научных открытиях, в жизни человека, как изменения жизни общества в философских категориях. По-вашему, сейчас в России происходит нечто подобное?

— Да, действительно, 1917 год, поставив под угрозу само бытие Русского мира, унеся миллионы жизней, заставил народ энергично сопротивляться смерти. Произошёл окровавленный, весь в гнойниках, с полубезумными фантазиями рывок, выводящий русских подальше от пропасти небытия. Была сформулирована идея и мечта, объединившая выживших и охватившая нешуточным энтузиазмом молодёжь. Во-первых, это был порыв создать справедливое общество в масштабах всей планеты. Общество без богатых и бедных, без жирующих капиталистов и умирающих от голода детей. Под эту идею создавались научные открытия, осуществлялись колоссальные инженерные решения, проводились социальные эксперименты невиданного охвата, перестраивалось образование, искусство… да почти все. Во-вторых, из запыленных архивов русской интеллектуальной философии была вытащена идея Русского космизма, согласно которой наша планета лишь пылинка в Космосе, и задача человека — превратить Солнечную систему в свою квартиру, а Галактику в свой дом. Под эту мечту создавались шедевры кинематографа, литературы. Эта мечта вывела нищую, обескровленную Великой Гражданской и Великой Отечественной войнами страну в Космос. Впервые именно для нас Космос стал полем приложения силы: полёт спутника, выход человека в открытый Космос, дистанционно управляемые роботизированные аппараты на Луне и Венере, орбитальные космические станции.

Есть ли у нас сейчас нечто подобное? Нет. О Космосе мы как-то и забыли. Мечта об обществе без бедных и богатых вызывает у разных слоев народа издевательский смех. Угас энтузиазм. Мы разрушили свои старые мечты полностью, а рывок в сторону новой мечты не сделали. Быстрый рывок, стремительный, как в 1917 году. Почему? Тут всё просто.

Во-первых, народ ещё не почувствовал, что еще шаг — и его не будет. А, значит, такого рывка как в 1917–1945 годах мы можем не ожидать.

Во-вторых, нет огня жертвенности в сердцах молодёжи, нет идеала, ради которого они готовы положить свою жизнь. Ну не за стопку же долларов или новую квартиру приносить такие жертвы? Нет словесного обрамления мечты. Кто хочет и умеет мечтать — зачитываются фантастикой о попаданцах: как бы попасть в тело галактического императора и завести космический гарем. На фоне тонн таких книг отдельные попытки мыслящих фантастов предложить что-то молодежи просто тонут в груде книжного мусора.

В-третьих, наше философское сообщество в общей своей массе довольно безразлично к синтезу Русской мечты. Старые русские философы предлагали идеи абсолютного Добра на Земле (Владимир Соловьев), Социальную справедливость в масштабах планеты (Владимир Ленин), Ноосферную концепцию разума как геологической силы (Владимир Вернадский), Космос как настоящий дом Человека (Николай Федоров, Константин Циолковский, Иван Ефремов). Причём писали ярко, убеждённо. Дух захватывает от их призывов, а душа рвётся к великому свершению. Сейчас у нас философская пустошь, где слышится невнятное бормотание о «чистой философии без политики», заунывные речитативы о том, что и когда говорил Френсис Бэкон или Георг Гегель. Многозначные, полные пафоса, слова о духовности или вовсе заумные хитросплетения философских кружев, где главное — говорить непонятными словами, преимущественно из английской или французской философии. А «спикеры» получают удовольствие просто от сложности узора, наплевав на то, поймут ли их молодой парень или девушка с жаждой узнать от аксакалов философии, в чём смысл жизни и смерти.

Как говорят мои друзья из Донбасса: «СВО в философию ещё не пришла, её туда не пускают, но она придёт и без приглашения, вопреки брезгливым дворецким. Дорогу осилит идущий: кто, если не мы? Где русские — там победа!». Впрочем, я не сторонник тотальных мер, которых требуют нынешние правые русские ораторы, в том числе Александр Дугин. Мер, которые могут и воплотить в нашей жизни события 1917 и 1939 годов. Я уверен, что настоящая мысль найдет себе дорогу, просочившись сквозь любую плотину. Я смотрю с надеждой на студентов, которым предстоит строить новую русскую философию, формулировать Русскую идею, озвучивать Русскую мечту и обустраивать Русский мир.

Национальная безопасность, философии права и СВО. 19.08.23.[71]

Если посмотреть на проблему миропорядка с позиции миросистемности[72], то станет очевидным, что в современном мире термин «безопасность» означает явления, системообразующие для многочисленных сфер жизнедеятельности человека и общества. В области международных отношении — от актуализировавшеися в 2020 году проблемы здравоохранения (пандемия Соуігї-19[73]) — до классической, такои как «терроризм»[74]. В собственно международном модусе юриспруденции проблема определения понятия «безопасность» носит обостренно дискуссионный характер, и в настоящии момент идет спор между сторонниками школ неореализма (Э. Кар, Г. Моргентау, М. Каплан, У. Уолфот), институционализма (Дж. Наи, Ф. Закария), конструктивизма (А. Вендт, Н. Онуф)[75].

Правоприменительная же практика ориентируется на ряд положении, закрепленных в Уставе ООН, Статуте Международного суда и других правовых актах. Особая роль отводится разъяснениям и заявлениям структур ООН, в частности, Заявлению Совета Безопасности ООН от 31 января 1991 г.[76] Однако правы те исследователи, которые предупреждают о недопустимости перенесения акцента «в деятельности органов по обеспечению безопасности с объектов безопасности на признаки безопасности»[77]. А при практике широких интерпретации довольно размытых формулировок в существующих актах ООН именно эта аберрация велика, как никогда.

Безусловно, — «безопасность» занимает одну из ведущих понятиино-образующих ролеи —