Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения - Георгий Игоревич Чернавин

S’il fût mort le samedi,

Кабы умер он в субботу,

Il eût vécu davantage.

То бы прожил на день дольше.

(Цит. по: Pêcheux 1975, 28)

(Пер. Л. А. Илющечкиной, цит. по: Серио 1999, 284)

В стихотворении Христиана Моргенштерна «Богемская деревня» обыгрывается неполиткорректный фразеологизм времен габсбургской монархии «das ist mir ein böhmisches Dorf (для меня это богемская деревня)» в значении «для меня это тарабарская грамота». Это развернутая на десять строк метафора подчеркивает свой переносный смысл («едет в так называемую богемскую деревню»), указывает сама на себя, напоминая, что она именно метафора.

Palmström reist, mit einem Herrn v. Korf,

Пальмштром едет с господином фон Корфом

in ein sogenanntes Böhmisches Dorf.

В так называемую богемскую деревню.

Unverständlich bleibt ihm alles dort,

Непонятно ему ничего там

von dem ersten bis zum letzten Wort.

С первого и до последнего слова.

Auch v. Korf (der nur des Reimes wegen

И фон Корф (введенный сюда только ради рифмы)

ihn begleitet) ist um Rat verlegen.

Не может ничего посоветовать.

Doch just dieses macht ihn blaß vor Glück.

Наш друг побледнел от счастья.

Tiefentzückt kehrt unser Freund zurück.

Глубоко восхищенный возвращается назад он

Und er schreibt in seine Wochenchronik:

И пишет в своей еженедельной хронике:

Wieder ein Erlebnis, voll von Honig!

Вновь переживаемое наполнено медом!

(Morgenstern [1910] 1914, 5)

(пер. А. Г. Мысливченко & Е. А. Фроловой, цит. по: Менде 1958, 173)[70]

Можно сопоставить совестьѰ как лапалиссиаду (чувствую вину, потому что был неправѰ) с «совестью» как моргенштернизмом (не понимаю, в чем моя вина, я ничего не понимаюѰ).

* * *

Я чувствую вину перед человеком, бесполезно и бездарно разрабатывающим водяное колесо; он бы так не мучился, если бы я колесо не заказал. Человек слишком глуп, чтобы что-то ему объяснить, мне придется оставить его возиться без толку; он бы не тратил время так, если б был умнее. Мне приходится жить с людьми, которым меня не понять. Эта мысль часто меня посещает, вместе с чувством вины. Так много людей добры ко мне, а я этого не заслужил. После Страшного суда я с этими добрыми людьми больше не увижусь, они попадут в рай, а я – в ад; их существование обосновано, а мое – нет.

Но ведь ситуация человека, бесполезно и бездарно разрабатывающего водяное колесо, – это моя собственная, когда я в Манчестере безуспешно пытался сконструировать газовую турбину. Так что же я чувствую «вину» перед собой прошлым? Значит, я был одним из «добрых людей», чье «существование обоснованно»? Это во мне говорит «совесть» как сожаление об утраченном в прошлом отсутствии вины в еще более глубоком прошлом. Не вращается ли это водяное колесо вины на холостом ходу? Для руминаций, для пережевывания вины подойдет любой повод.

Лапалиссиада работает не только как наращивание трюизмов, но и как символическая тавтология (маскируя разрыв между чувством и виной): я чувствую вину, значит, я виноват. Это кажется таким же само собой разумеющимся, как и то, что «никогда я не был в гневе, если был не в ярости».

Во сне Людвиг Йозеф Иоганн Витгенштейн едет в так называемый Манчестер. Непонятно ему ничего там с первого и до последнего слова. Он встречает там «человека», «водяное колесо» и «чувство вины». В глубоком изумлении он просыпается и описывает все это в дневнике.

Конструктор колеса слишком глуп, а вину за это почему-то чувствую я. Людям меня не понять, но при этом ко мне они «незаслуженно добры». Они попадут в «рай», а я – в «ад». Удивительно думать, насколько «хорошо» ко мне относятся другие люди, и насколько «плох» я сам; при этом я отдаю себе отчет, что среди вещей и фактов нет ни «хорошего», ни «плохого». Когда я не могу работать, я чувствую себя побитым и напуганным ребенком, при этом мне, на минуточку, сорок лет. Я чувствую, что мое существование «необосновано»; только что значит то, что я чувствую: как вообще существование может быть «обосновано»?

ВинаѰ грозит заполнить собой все предоставленное пространство, не оставив места подлинному «чувству вины». Непонимание этических предикатов обезвреживает чувство виныѰ, проблема в том, что оно угрожает и подлинному «чувству вины». Если в лапалиссиаде мы без лишних вопросов принимаем правила игры, с готовностью принимаем даже самую странноватую вину на себя, то моргенштернизм делает словарь «вины» непонятным от первого и до последнего слова. Прислушиваясь к собственному чувству вины, нужно пройти по тонкой грани между лапалиссиадой и моргенштернизмом. В режиме лапалассиады «совесть», «вина» и «долг» выглядят как что-то само собой разумеющееся, а в рамках моргенштернизма они совершенно непонятны; нужно найти альтернативу этим режимам, чтобы получить доступ к подлинным «совести», «вине» и «долгу».

* * *

Можно исходить из того, что:

1) есть как предположительно подлинная «вина», так и ее неподлинное подобие, винаѰ (и нужно искать критерий их различения);

2) «вина» в принципе оказывается подозрительной и потенциально оборачивается винойѰ, неподлинным подобием;

3) любое чувство вины и даже невротическая винаѰ рассматривается как указание на нечто подлинное, на подлинную «вину»[71];

Но представим себе и другой вариант, при котором:

4) как подлинная «вина», так и ее неподлинное подобие, винаѰ, оборачиваются мороком, производными символической тавтологии.

Можно сказать, что это частный случай варианта № 2, но в отличие от него речь не идет о разоблачении всякой вины как неподлинной. Скорее имеется в виду указание на общий корень «вины» и виныѰ и на проблематичность различения подлинного и неподлинного. Можно сказать, что это частный случай варианта № 3, но в отличие от него речь не идет о признании легитимности как «вины», так и виныѰ. Скорее предлагается посмотреть на них как на взаимозависимые элементы одного процесса.

Проблема в том, что мы не знаем аксиоматики мира, в котором находимся (она является не только предметом спора, но и предметом выбора). В ситуации такой неопределенности можно говорить о «мерцающей» вине. Проживая некоторую «вину» как подлинную, стоит учитывать вероятность того, что она обернется винойѰ. А дисквалифицируя, скажем, невротическую вину как винуѰ, стоит учитывать, что через нее может «просвечивать» более глубокая подлинная «вина».

Находясь в мире, в котором мы, говоря словами Достоевского, изначально виноваты, «так сказать,