Подобие совести. Вина, долг и этические заблуждения - Георгий Игоревич Чернавин

препятствует догматическому совпадению носителя этического опыта с самим собой. На предыдущем этапе (Чернавин 2018) я описывал сходную ситуацию «непонятности само собой разумеющегося» как напряжение между двумя полюсами: самопонятности и непонятности. В случае «совести» и совестиѰ это, с одной стороны, догматическая уверенность в собственной совестиѰ, а с другой – постановка под вопрос собственной «совести».

Ѱ-долг

Парализующий компас

Как мы уже видели в главе «толстой-4 как моралист», согласно Льву Николаевичу Толстому в каждом из нас живет два существа: слепо-телесное и зряче-духовное. Бесполезно искать совесть на уровне слепо-телесном – там мы найдем только «то, что считается хорошим или дурным», только подобие совестиѰ. А на уровне зряче-духовном совесть работает очень специфическим образом, работает как «парализующий компас»:

Духовное существо, которое есть наше разумное сознаніе, проявляющееся въ видѣ совѣсти, какъ и сказано, ничего не предписываетъ, не дѣлаетъ ни малѣйшаго насилія надъ животнымъ существомъ, но не переставая указываетъ ему его отступленiе отъ требованій добра, и это указаніе парализируетъ дѣятельность существа. Точно также какъ отклоненіе компаса отъ линіи, опредѣленной компасомъ, не насилуя того, кто руководится имъ, парализируетъ его дѣятельность, и сознаніе отклоненія отъ истиннаго пути выражается страданіемъ. Сознаніе же совпаденія съ истиннымъ путемъ даетъ радость и увеличеніе энергіи жизни. (Толстой [1890] 1936b, 541)

Парализующий компас не применяет «ни малейшего насилия», но отклонение от него переживается как страдание[83]. Каково это – руководствоваться парализующим компасом?

* * *

Дуглас Хофштадтер обратил внимание философов на случай осы Sphex, которая жалит сверчка, парализует его и затаскивает в свое гнездо (Hofstadter 1982, 18–34). Поставим себя сначала на место парализованного сверчка, за тем – осы, вновь и вновь выполняющей рутинную процедуру, и, наконец, на место завороженно наблюдающего энтомолога:

Оса действует следующим образом [wasp’s routine is]: она подтаскивает парализованного сверчка к гнезду, оставляет его у входа, заходит внутрь, чтобы удостовериться, что там все в порядке, выходит обратно и затем затаскивает сверчка в гнездо. Если сдвинуть сверчка на несколько сантиметров, пока оса проводит предварительную проверку в гнезде, она подтащит его обратно к входу, но не станет втаскивать внутрь, а вместо этого повторит подготовительную процедуру проверки состояния гнезда. Если сверчка снова сдвинуть, пока оса будет в гнезде, она опять подтащит его к входу и войдет в гнездо, чтобы проверить его в последний раз. Оса не думает, что можно сразу втащить сверчка в гнездо. Один раз эта процедура повторялась сорок раз – и результат оставался неизменным. (Wooldridge 1963, 82–83, цит. по: Деннет 2019, 450)

На первый взгляд, кажется, что оса сфекс, парализовавшая жертву, сама находится в плену автоматизма, повторяя сорок раз одно и то же действие. Впрочем, сразу же за этим описанием следует иронический поворот: «Можно отметить, что это не оса застряла в своей колее, а экспериментатор» (Hofstadter 1982, 22). Хофштадтер предлагает нам рефлексивно обернуться на самих себя и увидеть «сфексовость» не только в природе, но и в культуре, в диапазоне от аддикций, навязчивых повторений, шаблонной речевой деятельности и повторяющихся паттернов поведения до воспроизводства одних и тех же научных стратегий, жанровых клише и стилистических приемов. Мысленно глядя на парализованного сверчка из позиции волокущей его в гнездо осы, взгляни на осу с позиции экспериментатора, вновь и вновь пытающегося ее перехитрить, взгляни на экспериментатора, а затем на самого себя. Кто здесь свободен от автоматизма?

Толстовское понимание совести подталкивает нас к очень специфическому варианту этого мысленного эксперимента, в котором мы имеем дело с «этическим параличом». Внутренний компас не дает никаких указаний, но парализует нас, когда мы «отклоняемся от требований добра». Этот паралич подается как мягкое руководство нами как животным существом, как такое управление, которое не применяет «ни малейшего насилия». В случае отступления от «требований добра» компас «не насилует» нас, а «парализует нашу деятельность»; это очень специфическая форма паралича, она отличается от последствий яда сфекса: мы способны пошевелиться, но если это шевеление не в ту сторону, то оно сопровождается страданием. Соответственно, когда мы возвращаемся на путь истинный, мы испытываем радость и увеличение энергии жизни. Находясь в такой ситуации, сможем ли мы вообще поступать этически или будем только идти «куда положено», подгоняемые страданием и радостью? Нельзя исключать, что «увеличение энергии жизни» и «радость» – это часть нашей собственной «осиной рутины», автоматизма повторения.

Теперь усложним эксперимент: кто-то манипулирует нашим парализующим компасом («судовой кок подкрался к компасу и подложил под нактоуз какой-то тяжелый предмет, который он принес с собой» Верн 1994, 91). Инвертированный или «перверсивный» компас парализует нас в самый неподходящий момент, будет сопровождать достойные поступки страданием, а недостойные радостью и увеличением энергии жизни. В других вариациях Л. Н. Толстого на ту же тему роль компаса выполняют отвес и угольник (заставляющие вспомнить масонские символы – циркуль и наугольник):

И доволенъ и истинно счастливъ, спокоенъ, радостенъ бываетъ человѣкъ только тогда, когда дѣла его близко подходятъ къ тому, что показываетъ ему его отвѣсъ и угольникъ, т. е. его разумъ и совѣсть. Чѣмъ ближе сходятся стѣна и уголъ съ отвѣсомъ и угольникомъ, тѣмъ радостнѣе плотнику, чѣмъ ближе дѣла человѣка къ тому, чего требуетъ отъ него совѣсть, тѣмъ радостнѣе человѣкъ, и тѣмъ тревожнѣе и несчастнѣе человѣкъ, чѣмъ больше удаляется одно отъ другаго. Все большее и большее приближеніе того, что дѣлаетъ человѣкъ, съ тѣмъ, чего требуетъ его совѣсть, и составляетъ главное дѣло жизни всякаго человѣка, потому что въ этомъ приближеніи только истинное счастіе, и въ обратномъ, въ удаленіи поступковъ отъ того, чего требуетъ совѣсть – все несчастіе человѣка. Такъ что, казалось бы, человѣку дано все для того, чтобы онъ былъ счастливъ – данъ ему вѣрный отвѣсъ и угольникъ, показывающіе ему, какъ и что ему надо работать, и дана ему возможность работать и приближаться къ тому, что должно быть, и въ этомъ находить счастье. Казалось бы, чего же еще нужно человѣку, стоитъ ему идти по открытому ему пути, и онъ вѣрно получаетъ благо, но, видно, нужно человѣку испытать всѣ роды обмановъ и ложныхъ путей, прежде чѣмъ взойти на истинный путь. (Толстой [1890] 1936b, 552)

Предположим, что наш угольник испорчен или всегда был дефектным. Чем ближе наши поступки к тому, чего требует от нас испорченный угольник, подобие совестиѰ, тем радостнее нам, и тем тревожнее и несчастнее мы, чем больше удаляемся от требуемого. Нам кажется, что все большее и большее