Магия кельтов: судьба и смерть - Татьяна Андреевна Михайлова

из контекста, манифестирующегося прежде всего аудиально: вой волков, крики ворон (ассоциация с полем сражения), лай лисиц. Видимо, обобщенный образ ночных звуков, которые вызывают страх и могут интерпретироваться как крики демонов или – банши, но банши еще в исходном значении, как жительницы волшебного холма.

Итак, мы можем с известной долей условности и упрощения проследить следующее семантическое развитие словосочетания «женщина из сида» (ben sidhe), в чем-то аналогичное, например, эволюции значения слова швейцар в русском языке[27]. Исходным значением понятия ben shidhe было – «женщина из сида»; затем функции данного мифологического персонажа разделились: появилась одинокая «женщина из сида», вестница смерти, параллельно возник миф об обитателях чудесных холмов, которые могли быть и мужского, и женского пола, причем последние также назывались «женщины из сидов» (смотреть приведенные выше примеры). В традиции фольклорной банши уже не мыслится как одна из «женщин из сидов», поскольку в нарративной народной традиции их функции выглядят иначе: научить прясть лентяйку, помочь хозяйке, вытащить из болота корову, наказать наглого парня, пытающегося приударить за такой женщиной, украсть из колыбели ребенка и так далее. Отличается и их облик: если обитатели холмов обычно изображаются малорослыми и рыжеволосыми, то банши выглядит обычно как женщина нормального роста, а цвет волос имеет скорее неопределенный. Более того, в фольклорной традиции для обозначения «людей из сидов» появилось множество эвфемизмов: «люди придумали для них множество имен – некоторые зовут их “малый народец” (daoine beaga), а другие – “жители холмов” (bunadh na gcnoc), “феи” (siógaí), “добрый народец” (daoine mathe), “малая знать” (na huaisle beaga), “народ в красных колпаках” (lucht na mbrearad dearga), “воздушное войско” (an slua aerach), а есть еще двадцать других имен, я все их и не упомню» (Síscéalta ó Thír Chonaill, 1977, p. 36).

Все сказанное нами (отчасти – вслед за самой П. Лайсафт) показывает не столько «истоки» или «корни» образа банши ирландского фольклора, сколько характерное для ирландской традиции в целом смешение тем, мотивов, образов и имен. И образ «женщины из сида», и мотив «оплакивания до смерти», и тема гибели, вызванной контактом с инфернальной женщиной, и идея особой связи короля с покровительницей земли – все это сосуществовало, так сказать, in potencia, однако все это еще не складывалось в образ банши как функции. А ее главную функцию мы видим именно в оповещении о близкой смерти одного из потомков многочисленных королей древней Ирландии.

Как написано в энциклопедической статье о банши, вера в нее «имеет в качестве основного источника идею, что богиня-покровительница заботится о судьбе и удаче некоторых благородных семейств» (O’hOgain, 1991, p. 45). Это мнение является сейчас общепринятым в ирландистике и в основном разделяет его и П. Лайсафт. Однако возведение фигуры фольклорной банши к образу богини-покровительницы кажется нам, во-первых, несколько упрощенным, а во-вторых, данная трактовка, пусть и верная отчасти, лежит вне рамок собственно исторических корней банши. В дальнейшем мы предполагаем специально обратиться к данной теме, пока же попытаемся увидеть в предполагаемой богине земли некий исторический образ. Действительно, «исторически» отдельные линии от фольклорной банши могут быть протянуты в кельтскую архаику, в эпоху, когда гойделы, предки современных ирландцев, заселили остров, завоевав какое-то неизвестное исследователям до сих пор местное население. Как принято считать, жили эти народности еще при матриархате, следовательно – у них были свои королевы, которые с неизбежностью вступали в браки с представителями знати завоевателей. И браки эти потом стали носить характер символический. В общем – это мнение также достаточно распространенное. Интересно при этом, что механизм возникновения брачного союза, основанного на специфической вражде – «местная королева – завоеватель» – автоматически в более позднее время проецируется уже на взаимоотношения между женщинами-ирландками и норманнскими рыцарями. Как пишет Лайсафт (с. 21), богиня Айне, например, покровительница северного Мунстера, в поэзии XVII в. начинает представать уже как прародительница Фицжеральдов (подробнее об этом смотреть в полном варианте «Банши»: Lysaght 1996, p. 195).

Именно такое понимание происхождение образа вестницы смерти может быть описано как нахождение ее исторических корней, и отчасти, наверное, этот путь верен. Действительно, представления о том, что реальная королева, супруга короля, брак с которым был сакрализован и символичен, после смерти стала осмысляться как божество – покровительница земли, а затем «выродилась» в фольклорную банши, отсылает нас ко вполне реальной истории острова. Но не слишком ли примитивен этот «историзм»?

В свое время идеи, что рассказы о «сидах» представляют собой фольклоризованные повести о встречах с живущими в землянках под холмами реальными представителями автохтонной расы, некогда населявшими Британские острова (говоря условно – пиктами), были распространены во второй половине XIX – начале XX в. Так, например, в статье Г. Хора, опубликованной посмертно в 1895 г. в «Журнале королевского общества антиквариев Ирландии», сиды (малый народец, добрые соседи, обитатели холмов и прочие) описываются как вполне реальные представители исконной догойдельской расы. «Давайте же, – пишет автор, – посредством скрупулезного анализа разложим на составляющие компоненты существующие предания, и мы увидим тогда в результате не призраков или духов, а реальные человеческие фигуры!» (Hore, 1895, p. 116). Более того, он склонен называть их просто – пиктами, жившими «в своих землянках темных, в горах родной земли» (аллюзия на балладу Стивенсона – наша. – Прим. авт.), то есть – именно в холмах. Банши, вестница смерти, согласно его теории, представляла собой своеобразную колдунью-знахарку пиктов, к которой обращались и гойделы, и которая традиционно занималась лечением больных. Естественно, далеко не всегда лечение кончалось успешно, поэтому именно она и представала как вестница грядущей гибели.

Представим, что в наше время в городском фольклоре появляется зловещая фигура-призрак – человек в белом халате, встреча с которым предвещает смерть, или сконструируем «поверье» – если у подъезда вдруг появляется белая машина с красным крестом, кто-то из живущих в доме скоро умрет. В каком случае возможно возникновение подобного «поверья»? Видимо, при условии, что реальное лечение больных будет осуществляться каким-то иным способом или хотя бы если врачи и их машины утратят свой маркированный белый цвет. В таком случае причинно-следственные связи окажутся разорванными и утратят изначальную рациональность. То есть для перехода от реального описания событий с естественными причинно-следственными связями к тому, что может быть названо «быличкой» или народным поверьем, должна произойти своеобразная каузативная синкопа, то есть ход событий должен быть разорван, а на месте разрыва должно быть вставлено некое «мистическое» объяснение.

Все сказанное, в принципе, носит характер универсальный, с одной стороны, и действительно может быть применено к объяснению происхождения веры в «сидов» на Британских островах – с другой (еще более подробно механизм превращения реальных пиктов в