Магия кельтов: судьба и смерть - Татьяна Андреевна Михайлова

«малый народец» народных преданий был показан известным кельтологом начала XX в. Дж. Рисом, последовательно отстаивающим теорию, что не только «ново-кельтское население Британских островов являло собой смешение двух рас» (Rhys, 1901, p. 663), но и сами «феи» фольклорных преданий были реальными людьми). Признаемся, отчасти данная интерпретация происхождения и преданий о сидах, и отдельных тем и образов, присутствующих уже в сагах, кажется нам соблазнительной. В сакральной супруге короля, несущей ему одновременного легитимность власти и скорую смерть, мы также иногда склонны видеть отголоски реальных исторических межэтнических конфликтов, принимавших форму «сакрального брака»[28]. Однако с соблазнами надо бороться, по крайней мере – поддаваться им надо с осторожностью. Ведь если, говоря упрощенно, межэтнический конфликт должен вызвать в фольклоре народа-победителя образ «вестницы смерти», почему это произошло только в Ирландии? Мы не знаем ответа и, как мы понимаем, не знает его и Патриция Лайсафт.

Продолжая разговор об исторических корнях фигуры банши, отметим еще один момент. Как известно, индоевропейская (и шире) погребальная обрядность предполагала в момент захоронения правителя умервщление и совместное с ним захоронение его жены (наложницы), а также иногда – слуг, коня, пса и проч. Естественно, не для того, чтобы, как объясняют детям в младших классах, они продолжали служить царю в ином мире, а по причинам более сложным. По мнению Бр. Линкольна, изучавшего с данной точки зрения погребальную обрядность скифов (в основном – по данным Геродота и других античных авторов), конь, наложница и ближайшие слуги умершего царя оказываются в сознании социума связанными с ним так близко и неразрывно, что также предстают как умершие и оставаться в мире земном и, сменив ориентацию, служить преемнику уже не могут (Lincolne, 1991, p. 188–197). Не отголоском ли плача будущей жертвы оказываются рыдания банши, которая оплакивает не только смерть короля, но и собственную скорую гибель? Более того, мы можем представить себе вполне реальную ситуацию, при которой будущая спутница «в иной мир» заболевшего и, согласно предречениям специальных лиц, обреченного короля заранее (то есть как и в случае банши – до смерти) оплакивает и его, и собственную скорую смерть. Так молодая солдатка, убивающаяся по рекруту, горюет не только о его трагической участи, но и о собственной горькой доле. Необходимая для возникновения фольклорного мотива «каузативная синкопа» присутствует и здесь: супруга или наложница короля начинает рыдать, а за этим следует его смерть. Естественно, в народной и литературной традиции XVII–XVIII вв., когда, как полагаем мы вслед за П. Лайсафт, образ банши сформировался окончательно, не только уже не практиковалось умервщление жены покойного и совместное их погребение, но и память об этом обряде отошла в прошлое, чем наша «синкопа» и объясняется.

В общем, с какой стороны ни подойти к фигуре банши – и в духе «рассказов о привидениях», и в глубинных архаических реконструкциях, и в традиции буквального, нарочито реалистического понимания рассказов о феях, – всюду она неожиданно предстает как существо в прошлом вполне материальное и земное. Мы не уверены, что все так просто…

II

Банши – мифологические корни образа

Как может показаться, раскрутка нити истории образа автоматически должна привести исследователя к его мифологическим истокам, и безусловная древность оказывается тождественной мифической архаике. Наверное, отчасти это так и есть, но, как мы полагаем, – лишь отчасти. Миф, безусловно, древен, но он же – универсален и в силу этого вечен.

П. Лайсафт склонна видеть непосредственные истоки образа банши в теме богини, находящейся в особых отношениях с королем. И, наверное, во многом это действительно так. В своем обширном исследовании, посвященном теме взаимоотношений короля с женщиной, воплощающей идею власти, известный ирландский ученый Пр. Мак Кана приходит к выводу, что большинство женских персонажей, фигурирующих уже не только в мифологических, но и в достаточно поздних исторических сагах, представляют собой рефлексы образа верховного женского божества, богини-праматери, которая, как он пишет, «подверглась монастырской цензуре и утратила от этого свое роскошное одеяние, сохранив все же свое символическое назначение» (Mac Cana, 1958, p. 61).

На уровне фабульном данная тема воплощается в повести о воссоединении короля с определенной женщиной, иногда – неизвестной ему и являющейся ему внезапно, иногда – со вполне конкретной, брак с которой якобы был обязателен для получения верховной власти. Таким символическим персонажем, например, может быть названа Медб Летдерг, видимо, соотносимая с известной королевой Медб из Коннахта, чье имя означает буквально «полукрасный опьяняющий напиток»: у нее, согласно традиции, было семь мужей, наследовавших один за другим власть в Таре. Как пишут о ней в своей книге «Наследие кельтов» А. и Б. Рис, «она олицетворяет собой власть, которая является одновременно невестой короля, подносящей ему символическое “питье власти”, и самим этим питьем» (Rees, 1976, p. 76).

Другим необычайно ярким примером нарративного воплощения темы символического «питья-власти» является рассказ о короле Ниалле-девять-заложников, который будучи еще юношей, встретил в лесу во время охоты уродливого вида старуху, предложившую ему в обмен на воду из колодца, который она охраняла, воссоединиться с ней:

Вот каков был ее облик. С головы до ног каждый сустав ее был чернее угля; словно хвост дикой лошади, росли серые растрепанные волосы у нее на темени. Зеленую ветвь дуба разгрызли бы ее зеленые зубы, что шли у нее во рту от уха до уха. Темные глаза были у нее и изогнутый скрюченный нос. Разъеденной была у нее середина тела, а бедра кривые и вывернутые. Толстыми были ее лодыжки, огромными колени, а ногти были зеленого цвета. Ужасным был ее вид.

– Что ж, – сказал юноша.

– Так-то, – сказала старуха….

В отличие от своих сводных братьев, Ниалл принял это предложение, причем – «с превеликой охотой», на что та сразу предрекла – «Быть тебе в Таре» (то есть стать верховным королем Ирландии). Но стоило ему возлечь с этой безобразной старухой, как она тут же превратилась в девушку невиданной красоты. На вопрос Ниалла, кто она, девушка сказала: «Я Власть. Какой увидел ты меня прежде, ужасной, в зверином обличье и дикой, такова и власть, ибо редко достается она без сражений и распрей, но для кого-то оборачивается прекрасной и доброй» (смотреть сагу «Приключения сыновей Эохайда Мугмедона»: Предания и мифы, 1991, с. 211–212). Примеров других реализаций данной темы на фабульном уровне можно встретить в ирландской традиции необычайно много. В период исторический само имя королевы – Гормфлат, означающее «красное питье», служило залогом обоснованности претензий ее мужа на верховную власть в стране[29]. Тема королевы, наделяющей питьем-судьбой (долей) и самого короля, и его