Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Завершая, Нольде указал на определённые возможные в будущем «выигрыши» России от сложившейся конъюнктуры; так, например, он утверждал, что союз Германии с Болгарией делает невозможной передачу Румынии Бессарабии, так как Болгария недвусмысленно протестует против подобного увеличения владений своей соседки. Нольде, конечно, не мог предполагать, что победа союзников даст Румынии Бессарабию, поставив, таким образом, заслуги Румынии в мировой войне выше заслуг России! Но, прибавлял Нольде, если, что вполне возможно, наше дипломатическое положение будет прескверное и надежды на рознь между Германией и отдельными государствами — её союзниками — не оправдаются, то у современной России как «всякого слабого государства» останутся возможности «цепко ухватиться за международное право, Гаагский третейский суд и тому подобные юридические институты». В общем, Нольде не мог скрыть своего конечного оптимизма: «Нет контрибуции, как в русско-японскую войну!» — воскликнул он.

Заключение Нольде было встречено, однако, далеко не дружелюбно. Один за другим выступали участники совещания, показывая и «скрытую контрибуцию» (возмещение убытков, которые потерпели германские подданные при ограничительном законодательстве 1914–1917 гг., вывоз сырья из Украины и т.д.), и «явное расчленение России» (Польша, Финляндия, Балтийские провинции, наконец, Украина); по бессарабскому вопросу указывалось, что даже его благоприятное решение ввиду несомненного вхождения в этом случае Бессарабии в Украину будет зависеть от того, как немцы будут вести себя на Украине. Что касается вопроса о Гаагском третейском суде и прочих спасительных учреждениях международного права, то нарушение Германией Гаагских конвенций показывало её отношение к международному праву. Г.А. Козаков указал на полное отсутствие у Нольде фактических данных для утверждения о будущей победе Германии в войне с союзниками. Он отметил силу, ещё совсем не исчерпанную, Северной Америки и, наконец, Японии, которая ограничилась во время войны снабжением союзников и «запугиванием Китая». Эти две державы вместе с остальными союзниками «добьют Германию», даже если благодаря германскому упорству война затянется. А при победе союзников Брест-Литовский мир «рассеется, как дым». На этом совещании за полгода до победоносного окончания войны союзниками Нольде оказался плохим пророком, а Козаков лишний раз показал себя дальновидным дипломатом.

Наконец я, присоединившись к остальным членам совещания, указал на несовместимость имевшейся в Брест-Литовском мире статьи об уважении «к германской частной собственности» с социалистической системой большевистского хозяйствования. Если принять во внимание, что большевики обязались по Брест-Литовскому миру восстановить экономическое положение германских подданных (и даже «германских колонистов»), т.е. произвести аннулирование нашего ограничительного законодательства против немцев (в разработке которого я принимал активное участие и потому знал о невозможности возвращения к status quo ante bellum), а также явное стремление Германии сделать из России экономическую базу для всего Востока, то Брест-Литовский мир, считал я, положил бы начало немецкому игу, более тяжёлому, чем татарское. Мой коллега по министерству А.В. Сабанин, работавший в Экономическом департаменте и впоследствии перешедший к большевикам, говорил, что таможенное отделение Украины от России парализует экономическую жизнь всей страны, как её украинской, так и великорусской части.

Молчал лишь Н.Н. Покровский. Председатель, чувствуя, что теряет почву, обратился к нему, но Покровский в самых любезных выражениях в адрес Нольде и его «в высшей степени остроумных предложений» сказал, что считает его основной ошибкой при построении всего доклада оптимизм в переоценке сил Германии и пессимизм в недооценке сил союзников: «Разве сильная Германия могла бы потерпеть в России большевизм, при котором ни политические, ни экономические русско-немецкие отношения не смогут наладиться? Сам союз монархической Германии с большевизмом указывает на безвыходность военного положения Германии… Я уверен в победе союзников над Германией, — сказал Покровский, — но я не уверен в их отношении к нам», и он ядовито улыбнулся. В ответ на мои слова о «немецком иге» Покровский холодно добавил: «Иго может быть и не немецкое, а всё же иго». После этого он высказал ряд соображений финансово-экономического характера, из которых сделал вывод, что подведение итогов войны заставит союзников «отыграться либо на Германии, либо на России, а вернее — на двух вместе».

На этом наше затянувшееся совещание кончилось. Нольде поблагодарил участников за их освещение Брест-Литовского мира, но был явно разочарован отношением к своей затее. Он ожидал большего. Возвращались домой мы втроём — Нольде, Козаков и я. Козаков с большой похвалой отозвался о Покровском и сказал то, что проскальзывало у многих из участников: надо выждать. «Германофильская ориентация преждевременна, — говорил Козаков, — пока немцев не разобьют, с ними нельзя разговаривать, они не представляют союза с Россией на равных началах, а всё на началах подчинения». Наконец, когда Козаков ушёл и я остался с Нольде, он обрушился на большевиков, обозвал их «изуверами», сказал, что они «поумнеть не могут, да и если начнут, сразу окажется много людей умнее их и они станут ненужными». Затем стал расспрашивать меня, что я делаю, и пригласил к себе на периодические совещания.

Подведя итоги тому, что говорилось на совещании Нольде, я убедился, что выжидание — единственная позиция, которую навязывала нам объективная обстановка. До тех пор, пока не выяснятся общие результаты войны, никакая дипломатическая деятельность в условиях советского режима невозможна. Хотя Нольде и смеялся над «лояльностью» нашего комитета ОСМИДа, но его германофильство и его деятельность были заранее обречены на неудачу.

Заманчивые посулы Иоффе

Тем не менее, как я мог убедиться в течение всей весны 1918 г. вплоть до июня, когда я уехал в Нижний Новгород к сестре, Нольде лихорадочно работал, стараясь привлечь к своей германской ориентации максимальное число людей. Основав вместе с приват-доцентом Загорским, социалистом по убеждению, журнал «Международная политика и мировое хозяйство», Нольде привлёк меня к сотрудничеству, поручив мне разработку польского вопроса. Человек осторожный, Нольде не стал повторять своего опыта с совещаниями по Брест-Литовскому миру, поняв, что среди петербургской бюрократии не встретит поддержки в немедленном переходе к германской ориентации. Он перешёл к научно-публицистической деятельности и в своём журнале тонко и осмотрительно, но упорно проводил свои мысли. Параллельно с этим, как я уже упоминал выше, он вместе с А.В. Кривошеиным, впоследствии премьером генерала П.Н. Врангеля, ездил к графу Мирбаху, безуспешно пытаясь договориться с немцами о свержении большевиков и об учреждении монархического правительства в России. Но интересна была не столько сама публицистическая деятельность Нольде, сколько то, что было за кулисами редакции.

Нольде не скрывал от меня своих усилий по непрестанной организации группы людей, «могущих заменить большевиков» в качестве правителей России. Вовлекал он в свою орбиту и наш ОСМИД. Перед самым моим отъездом из Петрограда