Последняя капля слезы - Габдулла Мухамедгарифович Тукай

Всем известно, что, знакомы с этой истиной простой,

Байрон, Лермонтов и Пушкин вдохновлялись красотой.

Ведь пока не искромсает сердца нам любви клинок,

Что такое наше сердце? Просто мускулов комок.

От зубов твоих слепящих я стихи свои зажёг.

Разве жемчугу морскому уступает жемчуг строк?

Всех сородичей-поэтов я оставлю позади.

Бич любви, свисти нещадно и вперёд меня веди!

Я б от царства отказался. Что мне толку в царстве том?

Чем над миром быть владыкой, лучше стать любви рабом.

О, как сладки муки эти, муки тайного огня!

Есть ли кто-нибудь на свете, понимающий меня?

Нет! Со мной из тьмы влюблённых не сравнится ни один.

Я люблю стократ сильнее, чем Фархад любил Ширин.

Сегодня праздник

Стремится весть быстрей, быстрей: сегодня праздник, праздник!

Откуда радость у людей? Сегодня праздник, праздник!

Сегодня каждый окрылён каким-то светлым чувством.

Мой саз играет веселей: сегодня праздник, праздник!

Смотрю на солнце: хорошо! Наряд надело новый,

И ярче свет его лучей: сегодня праздник, праздник!

Вдыхаю дивный аромат – мир сделался моложе,

Благоуханнее, свежей: сегодня праздник, праздник!

Богатый обнял бедняка. Подумал я невольно:

Расчувствовался богатей – сегодня праздник, праздник!

Стою на берегу реки, воде внимаю шумной,

Она волнуется сильней: сегодня праздник, праздник!

И ветер праздничного дня мне тихо-тихо шепчет:

«Тревоги прежние развей: сегодня праздник, праздник!»

Сенной базар, или Новый Кисекбаш[21]

I

А давай-ка с Карахмета речь начнём!

Не помянут ли, как знать, и нас добром.

Не зайти ли нам напротив поглядеть

Цирк Никитина, где «конная комедь»?

Тут в Казани всех похвальных дел не счесть,

Но такого не бывало даже здесь.

Бог велит – вершится всё в урочный час.

Так Никитин балаган открыл у нас.

В славном цирке мусульманский есть борец,

Дюжий молодец, верзила и храбрец.

Он могуч, как сам Заркум или Салсал,

Он сметливее, чем сам Саит-Баттал[22].

На язык пришёл рассказ, пора дерзать,

Эх, уменья бы хватило рассказать!

Пусть приказчики дивятся, мясники,

Кожемяки, маслоделы, свечники…

На Сенной базар пришёл я как-то раз,

Тотчас тема для рассказа там нашлась.

Тот базар с утра шумит во все концы.

Всюду ловкие торговцы и купцы.

Кто торгует, кто толпится у лотков,

Всюду множество пройдох и простаков.

Тем базар и знаменит с начала дней:

Всяк печётся здесь о выгоде своей.

Вдруг, толкаясь, спотыкаясь – пыль столбом! –

Все к Углу гяуров бросились бегом.

Мусульмане, что ещё случилось тут?

На войну ли, на пожар ли все бегут?

Ну и я за всеми кинулся вдогон.

Глянул в сторону Московской – это сон?

Круглый камень посерёдке мостовой

Катит, схожий с человечьей головой.

Обгоняет эта невидаль, ай-яй,

Полным ходом разогнавшийся трамвай.

А зевакам всех сословий нет числа.

Встало диво у Безбожного угла[23].

Тела нет, а слёзы катятся рекой:

Видно, с плеч главу отсёк гяура меч,

Но язык ещё держать способен речь.

Борода благообразна и бела,

Всех слепя, лучи исходят от чела.

А башка о землю бьётся, нос в пыли.

Души скорбь переполняет: ну, дела,

Чьей же горькая головушка была?

Все заплакали при виде бедняка,

Каляпуши с плачем спрыгнули с лотка;

Шкур дублёных, что валялись под ногой,

«Ах, бедняга! Ах, бедняга!» – слышен вой.

Заливается гора мешков с мукой.

В голос нищенки ревут перед башкой.

Как не плакать, коль бессильны тут слова:

Это ведь единоверца голова!

Кисекбаша излияния горьки.

«Что случилось?» – вопрошают старики.

С горькой миной озирая белый свет,

Горемычная башка даёт ответ:

«Что ж, внемлите, хоть печален мой рассказ.

Хадж свершил я девяносто девять раз.

Был в Хиджазе, побожиться в том могу,

Мекку видел, видел Джидду и Сангу.

Был я гласным в Думе вашей городской,

Десять лет я честью тешился такой.

Из Москвы мои товары шли притом,

Наживал я девять на десять на том.

Дня не помню, чтоб Корана не раскрыл,

В жизни я пятнадцать жён переменил.

Вечерами бегал «к тётенькам в ряды»,

По утрам вершил, как праведник, труды.

Мне сынка, что лучезарен, как луна,

Родила моя последняя жена.

Эти спутники, которых рядом нет,

Утешеньем были мне под старость лет.

Див обоих утащил однажды в ночь,

Долг святой ваш – мусульманину помочь!

Он в колодезь спрятал их на самом дне,

Глаз от горя не сомкнуть отныне мне.

Коль не выручите сына и жену,

Злым проклятьем в Судный день вас прокляну!»

II

Стали деды меж собой держать совет:

«Что же делать? Ведь в стенаньях проку нет!»

Говорят: «Солдат попросим у царя.

Пусть они застрелят Дива-бунтаря».

Говорят: «С запросом шлите Максуди:

Государственная Дума, рассуди!