Последняя капля слезы - Габдулла Мухамедгарифович Тукай

Возвратимся вновь к рассказу – пусть их ждут,

Снова речь о Кисекбаше будет тут.

Тысяч в шесть колец верёвочный конец

С поясницы размотал герой-борец.

К язычищу безутешной головы

Привязал свободный кончик бечевы,

Ухнул в озеро, держась за бечеву,

Угодил в колодец Дива наяву.

Он спускается – день первый, день второй,

Дни и ночи перепутал наш герой.

Кувыркаясь, опускается на дно,

Хызр[25] святой во всём с героем заодно.

Он спускается, мольбы Аллаху шлёт,

Голова скорбит на суше, слёзы льёт.

Наступает день десятый… Среди дня

Дна коснулась Карахметова ступня.

Помутился на мгновенье белый свет,

Но вернулся скоро в чувство Карахмет.

Раскрывает очи ясные храбрец.

Что ж он видит? Перед ним стоит дворец,

Да такой, что сам касимовский Ибрай[26]

Не возвёл бы, изумляя отчий край!

Над воротами – зелёная доска.

Письмена оповещают свысока:

«Божья секта лиходеев-мусульман.

Основал сие прибежище Гайнан[27]».

На себя тогда герой ворота рвёт,

Не помешкав, продвигается вперёд.

Входит – видит молодуху средь дворца,

Да из тех, кто повергает в прах сердца.

Ликом светлым озаряет мир она,

Ладным станом, Божьей милостью, стройна.

Низко кланяясь, творит она намаз,

Лёгкий вздох взлетает к небу всякий раз.

Лужей слёз она уже окружена.

Кисекбаша это, стало быть, жена.

Карахмет в другой направился покой,

Заслонился там от зрелища рукой:

Правоверных сотен пять во всех углах,

Руки-ноги их в железных кандалах.

«Не оставь, – кричат, – Всевышний, сохрани!

Помоги, Бахаветдин!» – кричат они.

Сами скачут как безумные, вопят,

Взор у каждого угрюм и бесноват.

Вот увидели бедняги храбреца,

Как один, воззвали к совести борца:

«Сжалься, о герой могучий, жизнь тяжка!

Карахмет, намни чудовищу бока!

Все мы в страхе не вылазим из углов,

Рубит изверг всякий день по пять голов!

Нас недавно были тысячи, но вот –

С прошлой осени осталось лишь пятьсот».

Наконец вошёл силач в огромный зал,

Где проклятый изверг в дрёме возлежал.

Словно купол, громоздится голова,

Сверху феска помещается едва,

Над губой усы отвратны, нечисты,

Словно толстые крысиные хвосты.

Каждый палец толщиной – что человек,

Кровь татар сосал преступник весь свой век.

Всем известно, что не робок Карахмет.

Дива ткнул он в бок: «Ты встанешь или нет?!»

«Пробудись!» – герой пинает Дива, бьёт.

Спит, анафема, и ухом не ведёт.

Вдруг, пылающие очи отворив,

Пробуждается ужасный этот Див.

Он спросонья озирается кругом,

Он кощунствует и пышет он огнём:

«Почему без спроса входишь ты сюда,

Сон мой сладкий нарушаешь без стыда?!

Так узнай: здесь автономия моя,

Суд вершу здесь над колониями я!

Как без робости ты мог сюда войти?

Видно, жаждал ты погибель здесь найти!»

Я перо своё слагаю: тут секрет,

Побеждает страшный Див иль Карахмет;

Кто кого пудовой палицей разит,

Кто по грудь, а кто по уши в землю вбит.

Сказанным доволен будь, читатель мой!

Если мало – возвратимся на Сенной.

VI

У базара на заре привычный вид:

Тут во всех углах торговлишка кипит.

Хоть, как водится, плутуют торгаши,

Торг идёт без настроенья, без души.

Скорбью веет здесь от каждого лотка.

Отчего бы это грызла всех тоска?

Есть причина для кручины – Карахмет,

Целый месяц от него известий нет.

Сбившись по двое и по трое, весь день

Рассуждать о голове купцам не лень.

Отыскал ли Кисекбаш жену свою?

Одолел ли Карахмет в крутом бою?

В грусть-печаль народ ислама погружён.

В это время завиднелся, ах, вагон!

Что такое? Под собачий дальний лай

Черепашьим ходом движется трамвай.

Три часа прошло, а он всё далеко,

До сих пор его увидеть нелегко.

«Что такое?» – изумляется базар,

Нетерпение замучило татар.

VII

Тут, покамест пробавлялись все молвой,

Издалёка докатился жуткий вой.

Это что ж, ужасный гром гремит вдали?

Это гул от сотрясения земли?

Это львы, рыча, пугают мясников?

Это враз взревело стадо ишаков?

Шум, песчаная метель и кутерьма!

Лик земли укрыла дьявольская тьма.

Мир во тьме – затменье солнца в небесах,

Всех от мала до велика мучит страх.

Что ж такое и откуда этот гуд?

Это светопреставленье? Страшный суд?

Не комету ли послала нам судьба?

Не гремит ли Азраилова труба?

Предвещает ли кончину смертный страх?

Может, Ханская мечеть распалась в прах?

Гром ли райских затворяемых ворот

Иль взорвался бая жадного живот?!

Как в ознобе, сотрясаются дома,

Каждый шепчет от испуга: «Ля хауля!»[28]

Что за лихо на казанский бедный люд?

Да неужто небеса проклятье шлют?

VIII