Кто придумал землю? Путеводитель по геофилософии от Делёза и Деррида до Агамбена и Латура - Максимилиан Неаполитанский

приводит в своей книге «Род человеческий. Солидарность с нечеловеческим народом», в которой он рассматривает немного иные вопросы (но в том же духе), добавляя к экологии историю и марксизм. Он размышляет о том, возможна ли солидарность с нечеловеческими существами, и анализирует идею «мира»:

Дело не в том, что не существует такой вещи, как мир. Но этот мир всегда и по необходимости неполон. Миры всегда очень дешевы[121].

Мне нравится, как Мортон экономично и с прагматизмом описывает концепцию мира. Он утверждает, что, когда философия создает «миры» или говорит о мире, это дешевый прием, не требующий усилий: мы произносим слово «мир», и будто бы за ним уже скрывается полнота. Но, по мнению Мортона, никакой полноты не существует. Мир по своей сути неполон, он всегда содержит недосказанность. Каждый раз, когда мы говорим о мире, мы кого-то исключаем, кого-то забываем. Это опасно – особенно в свете разговора о Земле, о выживании и поврежденной планете в эпоху антропоцена.

Антропоцен как время призраков

В книге Мортона «Род человеческий» можно найти еще одну цитату, которая отлично впишется в наш сюжет и поможет объяснить дальнейший переход от антропоцена к хтулуцену (да, казалось бы, антропоцен только появился, но философы уже успели придумать термин ему на замену – к этому мы вернемся в рассказе о Донне Харауэй). Мортон пишет:

Антропоцен – это время, когда человека можно по-настоящему помыслить в нетелеологическом, неметафизическом смысле. Отходы в земной коре также являются человеком в этом расширенном призрачном смысле, как будто человек превращается в мерцающее привидение, окруженное полумраком колышущихся теней, которые витают вокруг него, образуя изломанный нимб. Это то, что мы будем называть «призрачностью»[122].

Антропоцен можно представить как «время призраков» – эпоху, в которой человек утратил цельность, перестал быть классическим субъектом, пребывающим в состоянии постоянства. В этой новой реальности мы видим человека, лишенного целеполагания и метафизического фундамента, едва отличимого от других акторов, от Земли и ее глубин. Он превращается в мерцающую, призрачную фигуру, окруженную следами своих действий, напоминающих изломанный нимб из обломков и отходов, которые продолжают существовать после его ухода. Антропоцен можно считать продолжением идеи гиперобъекта: следы человека становятся призраками, переживающими его самого по времени.

Например, выброшенный пластик может разлагаться столетиями, и, по сути, в таком случае мы оставляем «призрака» – результат своего действия, который будет существовать долгое время после нас. Наше влияние на планету значительно превосходит нас самих. Когда мы что-то создаем или производим отходы, то формируем вокруг себя эту призрачную ауру, которая размывает классическое представление о субъекте. В эпоху антропоцена – или, в терминологии Донны Харауэй, хтулуцена – человек также становится призрачной фигурой. Эта призрачность, связанная с экологией и понятием хонтологии Жака Деррида, раскрывает новые темы для исследования: как наши действия формируют «призраков», которые окружают нас и определяют степень нашего влияния на Землю? Время призраков размывает и границы антропоцена, который больше не является, по Мортону, временем человека. Уход от человеческого измерения геологической эпохи – это как раз критический жест по отношению к антропоцену.

Переходя к замене понятия «антропоцен» на «хтулуцен», обратимся к идеям Донны Харауэй – феминистской исследовательницы, работающей на стыке эпистемологии, постгуманизма, философии техники и экологической философии. Ее подход к природе раскрыт в ряде известных текстов. Один из самых значимых – «Манифест киборгов», опубликованный в 1985 году, но сохраняющий актуальность и сегодня. Харауэй продолжает свои исследования: недавно на русский язык была переведена ее книга «Оставаясь со смутой», в которой Харауэй описывает проект нового взаимоотношения между людьми, животными и Землей.

Что такое хтулуцен?

В книге «Оставаясь со смутой» Харауэй дает следующее определение хтулуцену:

Хтулуцен – простое слово. Это сочетание двух греческих корней (khton и kainos), из которого возникает имя своего рода времени-места, в котором мы учимся оставаться со смутой жизни и смерти в режиме способности-к-ответу (response-ability) на поврежденной Земле. Kainos – значит «сейчас», время начала, время свежести времени[123].

Текст Харауэй написан очень поэтичным языком, и эта цитата – тому подтверждение: Харауэй описывает хтулуцен через сочетание khton и kainos. Khton («хтонь») – это понятие и эпитет (на русском языке оно звучит интуитивно понятно, но используется нечасто) для подземных существ, для обозначения земной глубины. Kainos же обозначает «время свежести», то есть время, которое наступает сейчас.

Харауэй старается избавиться от коннотаций хтулуцена, ассоциирующих его с Лавкрафтом; она подчеркивает: «Мой хтулуцен не имеет отношения к Ктулху». Харауэй критикует лавкрафтианские идеи (за расизм и ксенофобию) и делает акцент на значениях khton и kainos как символов обновленного времени – времени, требующего нового взгляда.

Центральная тема ее книги – «жизнь со смутой». Харауэй описывает troubles (смута, проблемы) как нечто, касающееся жизни и смерти, при этом она затрагивает не только биополитические вопросы, но и некрополитику. Ее интересует не только то, как управляется жизнь, но и как власть распространяется на смерть. Харауэй размышляет о том, как ответственность за смерть других видов проявляется на поврежденной Земле. Она видит в этом способность к ответу, без которой непредставимо будущее.

В этом же контексте она говорит о необходимости не только жить вместе, но и вместе умирать. Для Харауэй эта линия размышлений подчеркивает неизбежность общей судьбы на планете.

Хтулуцен отличается от антропоцена тем, что, хотя антропоцен и признает вредоносное влияние людей на планету, он все равно остается сосредоточенным на человеке. В новом же концепте акцентируется внимание именно на том, как человечество воздействует на природные и геологические процессы.

Харауэй, создавая концепцию хтулуцена, предлагает отказаться от этого антропоцентричного, маскулинного нарратива, где человек (чаще всего мужчина-герой) добывает, открывает и создает что-то, не замечая других акторов – как человеческих, так и нечеловеческих. Харауэй в рамках своей феминистской критики и эпистемологии стремится преодолеть нарратив, где все вращается вокруг человека, замыкается на его достижениях и игнорирует более широкий круг акторов.

Хтулуцен, каким его видит Харауэй, – это эпоха, в центре которой находится не человек, а вопрос о поврежденной земле: планете, где нам всем – не только людям – предстоит выживать и адаптироваться. Антропоцен сжигает себя человеческими усилиями:

Человеческие существа, сжигающие ископаемые виды топлива, как будто стремятся произвести так много новых ископаемых и в столь быстрые сроки, как только возможно. Геологи смогут наблюдать их в пластах горных пород и на дне водоемов в ближайшем будущем, если уже не наблюдают. Возможно, вместо горящих лесов образом антропоцена должен стать символ фестиваля Burning Man[124].