Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

базилик и баптистериев инкрустировались цветами и листьями, сложенными из разноцветных мозаичных плиток, здесь можно было увидеть Пасхального Агнца и картины на темы обоих Заветов. Схожие сцены вырезались в грубых рельефах на саркофагах. Между тем архитекторы приспособили греко-римскую базилику для нужд христианского культа. Маленькие храмы, служившие жилищами языческих богов, были не способны послужить образцами для церквей, предназначенных для того, чтобы вмещать в себя целые общины. Просторный неф и приделы базилики превосходно подходили для этой цели, а ее апсида, казалось, по природе была предназначена для того, чтобы служить святилищем. В этих новых храмах исполнялась христианская музыка, робко унаследовавшая нотное письмо, тональности и гаммы греков. Многие теологи с неодобрением относились к женскому пению в церкви, как и в любом другом общественном месте; женский голос способен пробудить далекий от священного интерес в вечно увлекающихся мужчинах{1785}. И тем не менее прихожане часто выражали в гимнах свои надежды, благодарность и радость; так музыка становилась одним из прекраснейших украшений и изысканнейших служителей христианской веры.

В общем, человечество никогда прежде не знало религии столь привлекательной. Она обращалась ко всем индивидуумам, классам и народам без ограничений; она не замыкалась в рамках одной-единственной нации, как иудаизм, или в пределах класса свободных граждан одного государства, как официальные культы Греции и Рима. Делая всех людей наследниками победы Христа над смертью, христианство провозглашало фундаментальное равенство всех людей и преходящесть всех земных различий и сословий. Несчастным, увечным, скорбящим, горюющим и униженным оно подарило новую добродетель — сострадание — и облагораживающее достоинство; оно даровало им вдохновляющую фигуру, историю и этику Христа; оно украсило их жизни надеждой на приход Царства и нескончаемое блаженство за гробом. Оно обещало прощение даже величайшим из грешников и их полное принятие в общество спасенных. Умы, волнуемые неразрешимыми проблемами происхождения и предназначения, зла и страдания, находили в нем ниспосланное Богом систематическое учение, в котором даже самые простые души могли наконец найти успокоение. Мужчинам и женщинам, запутавшимся в прозе бедности и тяжелого труда, оно подарило поэзию таинств и Мессы, ритуала, превращавшего любое сколько-нибудь значительное жизненное событие в исполненную смысла сцену из волнующей драмы взаимоотношений между Богом и человеком. В моральный вакуум умирающего язычества, в ледяной холод стоицизма и испорченность эпикурейства, в мир, изнемогающий от жестокости, насилия, угнетения и сексуального хаоса, в замиренную Империю, которая, казалось, не нуждается больше в мужских доблестях и божествах войны, оно принесло новую мораль братства, доброты, порядочности и мира.

Отвечающая людским чаяниям религия распространялась с неслыханной быстротой. Почти каждый новообращенный с жаром революционера превращался в пропагандиста. Дороги, реки и морские побережья, торговые маршруты и созданные в империи благоприятные условия сообщения определили силовые линии роста христианства: на восток от Иерусалима оно продвинулось к Дамаску, Эдессе, Дуре, Селевкии и Ктесифону, на юге через Бостру и Петру оно достигло Аравии, на запад оно распространялось через Сирию и Египет, на севере через Антиохию оно проникло в Малую Азию, из Эфеса и Троады оно, переправившись через Эгейское море, попадает в Коринф и Фессалонику, по Эгнациевой дороге оно добирается до Дуррахия, через Адриатику попадает в Брундизий или через Сциллу и Харибду — в Путеолы и Рим, через Сицилию и Египет — в Северную Африку, по средиземноморским маршрутам или через Альпы — в Испанию и Галлию, а отсюда в Британию; крест медленно продвигался вслед за фасциями, и римские орлы расчищали путь для Христа. Малая Азия была в эти века оплотом христианства; к 300 г. большинство населения Эфеса и Смирны составляли христиане{1786}. Новая вера достигла больших успехов в Северной Африке: Карфаген и Гиппон стали ведущими центрами христианского образования и споров; здесь поднялись великие отцы Латинской Церкви — Тертуллиан, Киприан, Августин; здесь оформились латинский текст Мессы и первый латинский перевод Нового Завета. В Риме христианская община к концу третьего столетия насчитывала около ста тысяч членов; она имела возможность посылать финансовую помощь другим конгрегациям; давно уже она притязала на то, чтобы ее епископ был верховным авторитетом Церкви. В общем, можно считать, что население Востока было к 300 году христианским на треть, а население Запада на одну двадцатую. «Люди утверждают, — пишет Тертуллиан (около 200 г.), — что государство осаждено нами. Все возрасты, состояния и звания переходят к нам. Мы появились только вчера, но мир уже полон нами»{1787}.

II. СТОЛКНОВЕНИЕ ВЕРОУЧЕНИЙ

Было бы удивительным, если бы во множестве сравнительно независимых центров христианства, подпадавших под воздействие различных традиций и окружения, разнообразие обычаев и вероучений замедлило выступить на поверхность. Греческое христианство было особенно склонно, прямо-таки обречено пережить наплыв ересей в силу метафизических и склонных к спору навыков греческого ума. Понять христианство можно лишь в перспективе этих ересей, ибо даже побеждая их, оно перенимало отчасти их окраску и форму.

Разрозненные общины были объединены одной верой: Христос — Сын Божий, он вернется, чтобы установить свое Царство на земле, и все верующие в него будут вознаграждены на Страшном Суде вечным блаженством. Однако среди христиан не было единодушия относительно сроков второго пришествия. Когда погиб Нерон и Тит разрушил Храм, а затем когда Адриан сокрушил Иерусалим вновь, многие христиане приветствовали эти катастрофы как предзнаменования второго пришествия. Когда Империя на исходе второго века оказалась перед угрозой сползания в хаос, Тертуллиан и многие другие думали, что конец света близок{1788}; некий сирийский епископ вывел свою паству в пустыню, чтобы встретить Христа на полпути, а епископ Понта дезорганизовал жизнь своей общины, объявив, что Христос вернется в течение года{1789}. Поскольку все эти знамения оказались ложными и Христос не явился, наиболее рассудительные христиане решили смягчить разочарование, предложив новую датировку его возвращения. Он вернется через тысячу лет, гласило послание, приписывавшееся Варнаве{1790}; он придет, говорили самые осторожные, когда «поколение» или род евреев совсем угаснет или когда Евангелие будет проповедано всем язычникам; Евангелие от Иоанна гласило, что вместо себя он пошлет Дух Святой, или Параклита. Наконец, Царство было перенесено с земли на небо, из мира сего — в мир за гробом. Даже вера в тысячелетие — в возвращение Иисуса через тысячу лет — не поощрялось Церковью и в конце концов была осуждена как ересь. Вера во Второе Пришествие явилась краеугольным камнем христианства, выжившего благодаря надежде на небеса[120].

Если не принимать во внимание эти основные догматы, последователи Христа придерживались в первые три века нашей